Подписаться на RSS-ленту
 ”Написать ”Поделиться ”Записать ”Показать ”В ”Поделиться

Внимание!

Это старая версия сайта, которая не обновляется и носит информационный характер.

Для перехода на новый действующий сайт нажмите сюда >>

Донской самородок. 110 лет со дня рождения Н.Ф. Погодина. Печать
Автор: Гл. Редактор   
24.11.2010 18:20

Представляем Вашему вниманию статью гл. редактора газеты "Донская искра", лауреата премии имени Н.Ф. Погодина за 1971 год Евгения Сухорукова, посвященную известного донского советского сценариста и драматурга Николая Погодина. 

 

 

Николай Федорович Погодин (настоящая фамилия Стукалов) (1900-1962) – советский сценарист и драматург. Лауреат Ленинской (1959) и двух Сталинских премий (1941, 1951). Родился он в станице Гундоровская (ныне город Донецк Ростовской области). Добровольцем служил в Красной Гвардии. Работал репортером в 1920-1924 годах в ростовских газетах. Был разъездным корреспондентом газеты «Правда» в 1924-1932 годах. С 1925 года – в Москве. В 1926 году опубликовал сборники очерков «Кумачовое утро», «Красные ростки». В 1951-1960 годах – главный редактор журнала «Театр». Н.Ф. Погодин умер 19 сентября 1962 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище в г. Москве.


«Два города кладут на человека неизгладимую
печать, которую невозможно подделать, - Одесса и Ростов. Сия печать и на мне…»
Н. Погодин.

 

Беспокойная работа разъездного корреспондента «Трудового Дона», благоприятное литературное и театральное окружение, необычайно колоритный Юго-Восточный край с его языком, бытом, природой – все это способствовало формированию эстетических вкусов, определению идейных и литературно-критических взглядов молодого Николая Погодина. Именно на Дону Погодин приобрел незаурядное мастерство портретной характеристики и диалогической речи. Необычайно быстро, всего в течение года, он прошел путь от начинающего хроникера до известного на Дону очеркиста. Стремительный взлет вовсе не означает, что путь Погодина в журналистику был легок, а причина всему – лишь его талант. Когда читаешь об условиях работы первых советских журналистов, то лишь удивляешься их
упорству, трудолюбию, самоотверженности. Это был период трудового становления Советской власти на Дону. Время было очень тяжелое: разруха, голод, толпы беспризорных на улицах. Много позже, уже став известным писателем, Погодин писал: «Вижу наш южный город в снегах зимы двадцать первого года, с тусклым светом ночных фонарей, с тифом, страшным голодом, с заводами, на которых станки приходилось двигать ручным способом, потому что электрической энергии не хватало».


Большую работу вел Погодин в областной комиссии по оказанию помощи голодающим, занимался другими многочисленными общественными делами. «Утром работаешь в редакции, - вспоминает Н. Лапшин, - вечером на всю ночь идешь в казармы ЧОНа и получаешь назначение или на пост, или в какую-нибудь опасную операцию. Помню даже в редакцию Погодин частенько приходил или с карабином, или с «кольтом».


Впрочем, и обычное редакционное задание нередко превращалось в опасную операцию. Очень ярко об этом рассказал Погодин в очерке «Тысячный номер». «Звонок в редакцию – «немедленно спецкора!» Бегу. Дисциплина! Мне выдают в Донпродкоме карабин. «Стрелять умеешь?» И пачку папирос в виде премии за активность. А через час по глухим донским дорогам на автомобиле ночью мчимся куда-то далеко, на совсем одичавший, злобный казачий хутор.

Хлеба здесь кулачье закопало немало. А из Москвы от Ленина телеграмма:

- «Нужен хлеб»… Не успели выехать за Дон, как нас обстреляли.
- Карабины к бою! – командует энергичный комиссар. Ложусь в общую цепь.
- По бандитам залпом…Пли!
Кое-как добрались. Но вот беда: прокурор не прибыл. Процесс над кулаками срывается.
- Слушай, Погодин, - говорит комиссар Вольмер, - ты будешь обвинителем.
- Есть быть обвинителем. Дисциплина! А с процесса снова в Ростов. Жив! Цел! Только руки чуток приморозил да со щек кожа слезет. Прибегаю в редакцию, а там затянуться не дают.
- Немедленно в набор. Садись, диктуй. Давай…И то сказать: на всю редакцию четыре сотрудника:Рудаков, Мулин, Поликарпов да Погодин».
Николай Погодин упорно учится писать, много занимается самообразованием,внимательно изучает жизнь.

И удивительно быстро становится хорошим журналистом, которому доступны любая тема, любой жанр. Все чаще на страницах газет появляются за подписью «Ник. Погодин» необычайно красочные очерки с живыми героями,важными проблемами. Талантливый журналист привлекает внимание «Правды», и уже в ноябре 1921 года в ней печатаются его материалы. Погодин, ставший к тому времени уже достаточно сильным журналистом, был учителем не только для рабкоров, но и для таких начинающих журналистов, ставших впоследствии известными писателями, как В. Ставский, В. Панова. Для Погодина В.И. Ленин был маяком. Любое его начинание, любая ленинская мысль рассматривалась им как программа действия. Это было не флюгерство, а ясное, сознательное понимание целей и задач
революции. Н. Лапшин пишет: «В де- кабре 1922 г. рабочие ростовского завода «Красный Аксай» пишут Ленину письмо. Как живой свидетель и близкий помощник Погодина в этом деле, я помню, как он помогал аксайцам в составлении этого письма и в его опубликовании на страницах «Трудового Дона». Аксайцы с гордостью писали: «Мы сумеем строить свои русские «фордзоны» лучшей конструкции, более прочные, чем американские». Сила ленинской мысли,его авторитет вождя мирового пролетариата не заслоняли Погодину простые, человеческие качества Ленина. Уже тогда будущий драматург пытался определить главное в образе Ленина – вождя и
человека. Об этом можно судить по воспоминанию Н. Лапшина: «У меня в комнате над письменным столом висела большая групповая фотография «Ленин среди членов президиума Первого Всероссийского казачьего съезда». Позади Ильича, в кожаной тужурке комиссара и кубанке, стоял я. Как любил Погодин эту фотографию! И мог без конца расспрашивать меня о Ленине, о том, что он говорил, как смеялся…»

Несмотря на голод, разруху, культурная жизнь Ростова начала 20-х годов била ключом. Работали литературные группы, выходили театральные и литературные журналы, издавались газеты. Среди литераторов, музыкантов, актеров, работавших на Дону, были и широко известные всей России. Театр играл видную роль в культурной жизни города, хотя в репертуаре его и наблюдалась некоторая идейная невыдержанность, против которой Погодин страстно выступал в своих статьях. Николай Погодин был неравнодушен к театру уже тогда. Об этом свидетельствуют сообщения «Трудового Дона» о любительских спектаклях с Погодиным в главных ролях. Кроме того он и писал для театра.

Решительная погодинская фраза: «Придет время - напишем», - была поистине пророческой. Так ответил Погодин на язвительное предложение Н.Н. Синельникова, художественного руководителя раскритикованного театра Луначарского, написать пьесу, которая служила бы великому делу воспитания нового человека. В штат «Правды» он был включен летом 1924 года. В «Правде» он работал разъездным корреспондентом, много ездил, изучал жизнь, совершенствовал свое мастерство. Его материалы, с характерным для Погодина
пристрастием к диалогу, живому языку, печатались почти в каждом номере газеты. Но сердце его осталось в Ростове. В 1927 году он писал Павлу Максимову: «Хочется мне в «Юг» писать. Понимаешь, тоскую по Ростову. И знаю, неплохо бы писал, потому что именно в Ростов хочется писать. Раз-два в месяц подвалом что-нибудь. Гонорар меня не интересует, потому что для гонорара в Москве – пиши – обпишись…»


Летом 1925 года Николай Погодин приехал на Дон в отпуск. Ездил по станицам, жил среди казаков, любуясь старинным казачьим бытом,
чутко улавливая приметы нового. Так родился цикл очерков, вошедших в 1926 году в сборник «Казаки». «То, о чем Вы пишете, не просто внешние изменения старого русского быта, не мелочи, а глубочайшее перерождение старинного русского человека, отравленного множеством предрассудков, суеверий и враждебным недоверием ко всему, что исходит от города. Перерождение это совершается с быстротою почти чудесной. Весьма возможно, что со временем будет сказано: «За десятилетие с октября 17 г. до 27 года русская деревня шагнула вперед на полсотни лет, едва ли когда-либо и где-либо в нашем мире было нечто равное этому событию». Этими словами будет сказана сущая правда.

…Так вот о чем, вот о каком огромном, по его внутреннему значению, процессе пишете Вы, Погодин». Горький А.М. – Н.Ф. Погодину.

Еще в дореволюционные годы на страницах донских газет печатались очерки таких мастеров слова, как К.А. Тренев, А.С. Серафимович и
других. Они рисовали правдивые картины быта донского казачества, жизни простых людей, исковерканных самодержавием.

В годы гражданской войны начал складываться советский очерк. Этот процесс продолжался в течение 20-х годов. Новая жизнь родила многообразие новых тем и проблем. В молодые газеты и журналы Дона пришло поколение новых, пролетарских писателей и журналистов.
Им-то и предстояло принять участие в выработке принципов и форм юной советской журналистики. Уже в первой половине тридцатых годов очерк стал одним из самых боевых и популярных жанров. На передовые позиции он выдвинулся благодаря тому, что оперативно мог произвести «разведку образом», отражая и мельчайшие изменения, и коренные сдвиги в стремительном революционном развитии действительности.

В 1930 году Горький заметит: «Широкий поток очерков – явление, какого еще не было в нашей литературе. Никогда и нигде важнейшее
дело познания своей страны не развивалось так быстро и в такой удачной форме, как это совершается у нас».

Тогда в этом жанре удачно работали М. Горький, Л. Рейснер, М. Пришвин, Н. Тихонов, В. Маяковский, Л. Сейфуллина.

На страницах ростовских газет и журналов в двадцатые годы часто печатались очерки П. Максимова. А. Бусыгина, Л. Ленча, В. Ставского, В. Пановой (Вельтман). Николай Погодин был одним из первых советских очеркистов на Дону, первооткрывателем жанра, страстным борцом за ростки коммунизма в обновленной жизни казачьего края. Очерки Погодина – это страстный эмоциональный рассказ о героических годах становления Советской власти на Дону, о борьбе с разрухой, о борьбе за нового человека.

В 1955 году Погодин писал в статье, подготовленной для одного из французских агентств печати: «Мне хочется рассказать им (современной советской молодежи, – Е.С.), что было бы с ними, если бы в России не произошло Октябрьской революции, но боюсь, что
они мне не поверят, ибо иной жизни представить себе не могут».

Когда читаешь очерки Николая Погодина об этой «иной» жизни, то она предстает перед нами не как нечто музейно отдаленное, а как яркая, объемная картина той бурной эпохи. Порой читатель ощущает эффект присутствия.

Авторское «Я» в погодинских очерках – это даже больше, чем горьковский «проходящий» в цикле очерков «По Руси». Погодин стремится непосредственно участвовать в преобразовании действительности. Характеризуя героев их действиями, поступками, он нередко становится одним из активных участников событий. Это характерно и для ранних, и для более поздних его материалов.


В годы коренной ломки, трудного, болезненного перевоспитания людей очеркрепортаж стал наиболее оперативным и действенным жанром. Его задача – влиразований, в ходе которых формировался новый, советский человек, когда на повестке дня стояла главная задача – «научится Россией управлять», Погодин пишет о том, чем жил народ, сам стремится к активному участию в социалистическом строительстве. Четыре десятка лет спустя он так сформулирует свое отношение к жизни: «Я считаю, что если писатель сам не является таким же соучастником современности, как и все наши молодые и старые люди, не является частью этой современной жизни, тогда он и не писатель, тогда он ничто». Это жизненное кредо Погодина определилось уже в начале его творческого пути. В эти годы он стремится осмыслить происходящие изменения и проникает как раз в те области жизни, «где всего больше строится новое, где нужно всего больше внимания, огласки, общественной критики, травли негодного, призыва учиться у хорошего». Прежде всего, его волновала тема становления новой жизни, формирование нового человека. В трудных условиях не- урожая, голода, послевоенной разрухи деревня начинала путь к социализму. Погодин хорошо видел, что классовая борьба здесь далеко не закончена. Но уже в первых своих очерках он показывает, что отчетливо наметился поворот крестьян в сторону Советской власти. Жизнь налаживается, входит постепенно в мирное русло. И хотя многие станичники еще встречают бандитов хлебом-солью, основная масса трудового крестьянства верит народной власти.
Погодин никогда не уклонялся от сложных жизненных вопросов. Он смело берется за проблему бандитизма. Не скрывая, что бандиты еще пользуются поддержкой, что кое-кто видит их в романтическом ореоле «героев-освободителей», он развенчивает их. В очерке «Герои больших дорог» («Трудовой Дон») он показывает, кто идет в бандиты: белогвардейские офицеры, беглые заключенные. Встречаются и такие, кто, придя с войны и найдя хозяйство расстроенным, пошел дорогой легкой наживы.

Причины волнений и бандитизма Погодин видит и в том, что деревня пока что не получает необходимой помощи в просветительной работе. Крестьяне темны и невежественны, а нередко и дезориентированы врагами. О политике Советской власти узнают из десятых рук. Не удивительно, что за каким-нибудь демагогом-проходимцем темная деревня идет на контрреволюционные действия.

Проблемы просветительной работы глубоко волновали Погодина. Это видно из его очерков, в которых он, так или иначе, затрагивал этот вопрос, не упуская ни одного случая поговорить о просвещении, о газете. Он не только пишет о новом и об отжившем, но, как и в материалах других жанров, активно пропагандирует мероприятия Советской власти. Как ни трудно даются первые шаги мирного строительства, но кругом видны приметы нового. Антисоветским и религиозным слухам народ уже не очень-то верит. «А по совхозам работа кипит. Будто тут не рабочие, не наемные люди, а все хозяева. Хозяева. Так и быть оно должно», – заключает автор. Он явно любуется рабочими совхоза, которые постановили работать в посевную от зари до зари и ходатайствуют перед окружными органами привлечь «буржуев» к физической работе. Погодин прекрасно понимал громадную роль, которую должна сыграть объявленная амнистия. Среди бандитов ведь было много и запутавшихся, обманутых людей, которые под страхом возмездия не шли с повинной. И Погодин всеми средствами старается разъяснить этот гуманный шаг, убедить людей, что «слово Советской власти крепкое».

Погодин ни на минуту не забывал слова Ленина о том, что газета – «орудие просвещения масс и обучения их жить и строить свое хозяйство без помещиков и без капиталистов». С возмущением пишет он в очерке «Три налога», что газеты по вине местных властей не доходят до населения. За этим, казалось бы, не таким уж страшным фактом он видит серьезные последствия. «Не потому ли крестьянин часто не везет налога, что не знает закона, не знает порядка и думает, что местная власть его обманывает, берет с него не по закону? А ведь, сколько печаталось в наших газетах статей о продналоге. И не политических, а деловых статей!» Деревня изменяется трудно, медленно. Через два года в очерке «Газета» Погодин отметит, что деревня изменилась вблизи от городов, в глубинке осталась внешне такой же дикой и темной. «Газета в деревне – это слишком ново. Слишком ново для Донецкого округа, где никогда деревня ничего не читала», – говорит Погодин и с добродушной улыбкой передает недоумение старого крестьянина: «– Це як же вы хотите, шоб мы уси булы умни, а хто ж дураком буде? Это потому, что они постановили на каждые 10 дворов выписывать газету». На самом деле изменения громадные. И Погодин восклицает в восторге: «В Донецкий идет сейчас такое количество газет, какое в прежнее время поглотило бы весь тираж какой-нибудь буржуазной хорошо распространенной газеты. Это выписывает газеты с виду исконно старинная деревня.

Это читают газеты вечерами при каганце на глухих степных хуторах Рогаликах с виду полудикие люди». Приметы нового везде, куда ни кинь взгляд. В очерке «Ночью на хуторе» Погодин говорит: «В прошлом и позапрошлом году тут земля на десятки верст гуляла, а нынче на десятки верст посевы, посевы». Хутора встречные по-праздничному нарядны. Девчата поют песни о милом, что ушел «в Красную армию служить без погонников», а ребята – «Да кормили рыбу мы добровольцами!»

«Миром и трудом веет здесь», - заключает автор.

Но он замечает не только внешние изменения, но и внутренние – в психологии людей. Один из крестьян с глубокой обидой рассказывает, что один из советских работников назвал его мужиком и не захотел с ним разговаривать. И собеседники его с уверенностью утверждают, что нет теперь таких законов, «чтобы с мужиком никакого разговора».

В людях проснулось чувство человеческого достоинства, сознание того, что власть ныне – их, народная. С изумлением и восторгом пишет Погодин о том, что иногда деревня показывает пример сознательности даже городу: «В прошлом году хутор Государев, Ростовского округа, выменял свою церковь с соседним хутором на два амбара с зерном. Сегодня подкущевцы меняют колокола на просвещение. … В город везут продавать свои колокола подкущевцы. Вы понимаете – в город! Деревне колокола не нужны». Как бы подводя итог уже сделанному Советской властью в деревне, Погодин писал в 1923 году в очерке «Русский батрак»: «Мы знаем, что деревенский пролетариат еще далеко стоит позади городского рабочего. Но мы знаем и то, что на пролетариат деревни прочно опирается наша партия и власть». Почему же этот батрак, умиравший в совхозах в голодные годы и теперь «часто работающий на черном хлебе, иногда выносящий воистину труд каторжника и низкую оплату», почему этот батрак идет за партией? Да потому, что «у нас нет батрака, у нас есть деревенский пролетариат, осознавший свое классовое «я», осознавший свои революционные задачи», – отвечает Погодин.

Быт батрачества уже сейчас красив. «Он научился читать и выписывать газеты. Мало этого, он еще научился писать в газете. Заговорил свободно, громко батрак. Он требовать стал. Он – свободный, полноправный гражданин в своей республике». Вот в чем кроется сила партии большевиков, вот почему батрак идет рука об руку с ней. «Мы привыкли и часто не замечаем таких явлений в новом быту, о каких прежде мы и не думали, – размышляет Погодин. – ... Загнанный полудикий русский батрак перерожден и перевоспитан в сознательного и надежного строителя пролетарской страны».

В годы, когда страна делала героические усилия побороть разруху, когда голодало Поволжье, когда улицы Ростова заполнили толпы осиротевших детей и опустившихся бездомных, искавших «хлебных» городов, Погодин решительно выступает против врагов революции – против нэповской накипи. В страстном, правдивом и беспощадном очерке «Беспризорные» он срывает маску с лицемерных торгашей:
«– Не обогреешь всех. Сами голодаем, – говорит краснорожий спекулянт. А дети просят: – Дядя, дай кусочек хлебца... Маленький... Просит и слезы на глазах. И бредет куда-то ребенок. Бредет голодный и никому не нужный.

– Ох, господи, умирало бы оно, а то живет, – говорит торговка. Сердобольно вздыхает и утирает глаза... ... и бойко кричит: – Сметана свежая! Товарищи – две тыщи стакан!»

Государство мобилизовало все имеющиеся средства на ликвидацию беспризорности. Но их явно не хватает.

К теме возвращения людей «дна» к жизни Погодин возвращается неоднократно. Он подчеркивает, что даже в эти трудные годы Советская
власть делает великое дело: Последгол спасает людей от голода, спасает от морального падения, перевоспитывает, приучает к труду. От полуживотного существования к полнокровной жизни возвращаются сотни рабочих, врачей, служащих. Это могла сделать только подлинно народная власть – Советская.

Строительству новой жизни мешает не только голод, безработица, но и разжиревшая за счет народа церковь. В погодинских очерках «Наизнанку», «Скамья подсудимых» перед нами проходят образы благочестивых с виду, а на самом деле грязных, аморальных «отцов церкви», погрязших в воровстве. Даже сами пастыри церкви называют ее «грязным болотом». Церковь пригрела и белогвардейских офицеров. «Жаль становится после этого, – восклицает Погодин, – наших русских простых людей, идущих в церковь очистится, в то время как священники бегут от ее грязи». Но здесь же автор отмечает, что вера в церковь уже сильно поколеблена. Вырос духовно русский человек, к грамоте, к знаниям тянется. «Как мы ни привыкли к этому в Советской России», – говорит Погодин, – как ни стар термин «ликвидация безграмотности», а все-таки это кажется незаурядным, интересным, когда видишь пятидесятилетнего старика, который просит: – Поучиться бы. В школу охота.

Да еще рабочий старый, обдубленный трудом, с такими грубыми руками, что кажется – возьмет в пальцы свои карандаш – и хрустнет карандаш, ибо тяжелы пальцы эти». И Погодин подчекивает, что к знаниям тянутся не только потому, что профсоюзы открыли школы для
рабочих, что теперь можно учиться, а потому, что теперь нужно учиться: «Кузнец с «Красного металлиста» о таких вещах рассуждать стал, о каких прежде ему и во сне не снилось».

В великолепном эмоциональном очерке-репортаже «Новый журналист» Погодин с восторгом и гордостью говорит, что «дух века ныне – дух смелых порывов, невиданных начинаний». Рабочий не просто из любознательности тянется к знаниям. Он берется управлять страной.
«Рабочий смело взял в свои руки печать, чтобы сделать ее рабочей, не для рабочих, а рабочей, своей». ... Удержит ли? Удержит. Мы видим, как «Трудовой Дон» с приходом рабочего из маленькой, подчас серенькой газеты превратился в большую яркую рабочую газету, как с пяти тысяч поднял свой тираж почти до двадцати. ... Из этой гущи рабочих-корреспондентов выйдут новые журналисты, красные спецы, руководители печати».

Погодин стремится показать обобщенную картину обновленной жизни, подвести какой-то итог революционным преобразованиям в стране. И ему отлично удается сделать это в путевых очерках из серии «Россия на колесах». Проехать в плацкартном вагоне от Ростова до Москвы и обратно, считает Погодин, значит, «взглянуть в лицо настоящей России». Самое удивительyое в ней – это ее новые люди. Нет, они, пожалуй, не изменились внешне. Но думают по-новому, отчетливо представляют себе, каким будет коммунистическое общество. Соседи Погодина по вагону спорят не о чем-нибудь, а об эмансипации женщины, о любви, об общественном воспитании детей.
Спорят все: «барынька с искусственными волосами», новочеркасский спекулянт, архангельский коммунист, рязанский кооператор, «патриархально-торговый человек из Баку». «Сколько, оказывается, знания! – Удивляется Погодин. – Обросла Русь старыми предрассудками и условностями, как дуб столетней корой. Блеснула зарница первая, и под корой заворочалось – на свет прет».

Пристальный интерес ко всему новому определил и обращение Погодина к теме казачества. Даже в этой наиболее консервативной среде революционные преобразования затронули «старинного русского человека», его психологию. И Погодин очень рано замечает это. Он глубоко любил донской край и отлично знал быт, нравы, историю казачества. Подшучивая над некоторыми чертами «казачьего национализма», показывая устойчивость веками сложившихся традиций, Погодин говорит, что, в общем-то, это красивые русские люди – поэтичные, вольнолюбивые и буйные. Рисуя яркие мужественные образы казаков, он опровергает сложившееся обобщенное мнение о них, как о душителях революции, о подручных царизма. Уже в октябре 1920 года «Трудовая жизнь» печатает серию погодинских очерков
о казаках «На Хопре». В них автор рассказывает об из- менившихся настроениях и быте станиц: «Косятся бородачи на Советскую власть. А
многое им нравится». Принимают донцы резолюцию против пьянства, вводят грамоту для взрослых. «И теперь сидят вечерами за масляными каганцами казаки. Учат уроки». Погодин впервые показывает образ казака-коммуниста, твердо уверенного в торжестве Советской власти, готового отдать за нее жизнь. «Помнят красные хоперцы смерть казака Селиванова.

... Вышел на виселицу он. Попросил закурить. Обратился к толпе.
– Братья казаки, не ошибитесь. Не верьте генералам...

Твердо говорил. Только глаза сверкали. В толпе стихло. И палачи молчат.
– Я умираю за коммунизм. И знаю, года не пройдет, как наша власть восторжествует. Я знаю, трудовые казаки отомстят за меня. Сказал и накинул петлю. И умер казак-коммунист».

В повседневной жизни казаков Погодин замечает массу новых деталей: по воскресеньям станичники идут не в кабак, а в клуб – там по праздникам концерты; если раньше смеялись над артелью, то когда она быстрее всех скосила и обмолотила хлеб, казаки решили – артель лучше. Процесс перерождения казачества идет полным ходом: «Те казаки, что прежде белыми были, теперь коммуны организовывают. От сердца говорят: – Нет, я за коммунизмголову положу. Уж коль казак порешил одно, так и не собьешь его. Казак верно будет служить Советской власти. Стал казак красным и навсегда стал». Погодин не скрывает, что процесс этот протекает не так быстро и не так легко. Старшее поколение казаков еще крепко держится за «службу», без которой не мыслит себя. «Я видел перед собой типичного донского казака, которого трудно переделать в «хлебороба», – говорит Погодин в очерке «Старый казак», – для которого служба – все в жизни. У кого служить – не важно. Важно служить, тянуться, чтоб похвалили, чтобы петь, чтоб конь был, словом служба». Здесь Погодин тонко подмечает «изюминку» казачества, причины противоречивости его психологии, склонность к «казачьему национализму». «Да, дедушка, – размышляет Погодин, – не перевоспитать тебя. Только поколение твое вырастет новым трудовым казачеством, которое не будет знать рабского повиновения «начальству», которое не сумеет «тянуться». Летом 1925 года Погодин пишет на Дону серию очерков о быте, нравах, истории казаков – «Донцы», «В стане Степана Разина», «Казачьи будни», «Душа казачья», «Трое», «Хмара». Их герои – это типизированные образы. Но не схемы. Каждый герой сохранил свою неповторимую индивидуальность и предстает перед нами живым человеком. Погодин в своих очерках, пронизанных любовью и уважением к простым русским людям, отнюдь не идеализирует их, а показывает со всеми присущими им достоинствами и недостатками.

В очерке «Донцы» Погодин говорит, что мудрая политика Советской власти, положившая конец «ущемлению» казаков, укрепила их союз, ликвидировала остававшееся еще недовольство. Звание «казак» для донца – полжизни. Это видно по реакции станичников на радостную
весть: « – Станичники, – захлебываясь, кричал Ковшиков, – да што я вам скажу, отцы родные! Вспомнили о нас-то... Суждение будет про казаков – быть казаку или не быть? Решают – быть! Во!
– Ну?!
– Разверзнись подо мною земля, и не увидь я свету белого, решают – быть! В крайнем восторге, встав на подводу, Ковшиков чуть ли не со слезами на глазах выкрикивал:
– Хочешь лампасы носить– носи! Песни чтоб казачьи петь непременно, и звание твое будет – казак».

Погодин считает, что теперь даже самый злейший враг Советской власти не станет отрицать, что казачество постепенно будет превращаться в советское казачество.

На широком историческом фоне Погодин показывает «стан Степана Разина» – станицу Старочеркасскую. Он ставит под сомнение «вольность» Дона после царского указа 1738 года и делает вывод, что потому-то и помнит народ в песнях и сказках не атаманов царских, а своего, «голутвенного», атаманствовавшего всего 11 дней. Ныне казаки сами управляют на Дону, и древняя столица Дона иной становится. Новое перекликается со старинной казачьей вольницей: «Нет, это незаседание, скучно названное земельно-хозяйственной секцией, – восклицает автор. – Это – воскресший настоящий казачий майдан». Местный монастырь зарегистрирован в Донском Сельсоюзе как «Товарищество по виноделию» – такого еще не было. И казаки уже осознают свои отношения с рабочими и крестьянами и говорят, чтоб перестали рисовать казаков, порющих рабочих: «Дюжа паскудные картинки».

Казак стал «по-воловьи трудиться», обсуждает дела кооператива, говорит о предстоящих выборах в Совет. Упразднение военщины с вечной службой приобщило казака к земле. С добродушной иронией говорит Погодин о сильном еще в казаке стремлении воевать, все равно с кем – с Румынией или Латвией – лишь бы воевать, идти в поход. Тонко чувствуя казачью душу, Погодин подмечает даже то, что донцы полюбили слово «гражданин», а «товарищ» выговаривают с трудом. И объясняет, что это не контрреволюция в них сидит, а «оттого, что казак прежде всего самого себя уважает, и ему никак не хочется каждого называть товарищем».

Погодин часто подчеркивает, что будущее России, будущее казачества – в руках молодого поколения, которое решительно отбросит пережитки прошлого. В образе старого кавалериста Хмары Погодин собрал типичнейшие черты казачества. В нем отразились черты тысячи сложных казачьих судеб, трудное осознание того, что не старую власть защищать надо, а новую, Советскую. Характерен послужной список Хмары: 4 года действительной службы, 4 – империалистической войны, 2 – гражданской и еще 2 – бандитизма.

Амнистия сделала из него не только «лояльного» гражданина, но и одного из передовых вожаков в станице. Местные партийцы уважительно называют Хмару по имени-отчеству. А казаки говорят: «Ну, раз так Хмара, то так и мы...». «Он, прощенный, – говорит Погодин, – получивший все права, работал в Совете в жуткое время бандитизма, шел напролом, убеждал и заставлял, арестовывал, стрелял по бандитам. В него стреляли в упор и из-за угла, угрожали убить, поджечь хату...». Казаки на своем горьком опыте, несколько запоздало, но убедились окончательно и бесповоротно, что Советская власть – и их, казачья власть. А уж коли казак поверил во что, говорит Погодин, то ничто не свернет его с пути. «Станицу, откуда вышел Шкуро со своим первым отрядом, самую махровую казачью станицу, года четыре целиком стоявшую против Советов, этот Хмара, этот белый бандит, сумел заставить прислушаться к Советской власти... Больше ничего не нужно было. Лишь бы прислушались казаки», – заключает Погодин.

Говоря о поразительных преобразованиях в казачьей деревне, он подчеркивает тем самым великую силу идей коммунизма, идей Ленина. Пафос всего сборника – утверждение того нового, что вошло в жизнь казачества. Погодин считал отношение человека к труду наиболее
показательной чертой всего изменившегося жизненного уклада. И поскольку это отношение уже тогда постепенно становится коммунистическим, Погодин своими очерками-репортажами поет гимн труду, воспевает человека труда. Эта тема станет главенствующей и в его ранних драматургических произведениях.

А тогда, в донских газетах, началось пока неосознанное «собирание материала» для некоторых будущих пьес. Тогда уже наметились основные темы, прошедшие через все творчество журналиста и драматурга: тема труда, тема казачества, тема нового человека и преобразования жизни, тема молодежи и патриотизма, тема литературы и искусства. В очерках Погодин впервые обращается к ленинской теме, разработка которой в драматургии привела его к вершине мастерства.

«Мне кажется, – писал гораздо позднее В. Смирнов, воплотивший образ Ленина в кино, – Погодин смог написать блестящую свою трилогию о Ленине потому, что видел образ Ильича отраженным в глазах советских людей – рабочих, интеллигентов, крестьян. Видел эпоху, видел время».


Евгений СУХОРУКОВ,
лауреат премии имени
Н.Ф. Погодина за 1971 год.

 

Обновлено ( 25.11.2010 18:59 )