К ДВУХЛЕТНЕЙ годовщине Октября, несмотря на отчаянную круговерть дел в острейшей обстановке фронтов и мятежей, голода и разрухи, несмотря не беспроглядный кризис в бюджете времени, Владимир Ильич как-то выкраивает крохи от мелькающих суток, чтобы выступить со статьями в «Правде», «Известиях», «Бедноте», «Петроградской правде». Важно перед «человеком с ружьем», готовым ценой своей жизни отстоять знамя революции, перед тружеником, что в немыслимых условиях крепит красный тыл, важно перед лицом всей республики подвести реальный итог двухлетнего героического строительства. Среди коренных вопросов – о диктатуре пролетариата, о его союзнике в борьбе, приковывает внимание женский вопрос. Именно с этой темой – «Советская власть и положение женщины» – выступает он в предпраздничном номере «Правды».

Необходимо еще раз взглянуть и еще раз вдуматься! Ибо на протяжении двух лет далеко не впервые Владимир Ильич ставит во главу угла насущные проблемы женского движения и энергичными усилиями дает ускоряющий ход этому делу огромной социальной перспективы и повседневной жизненной практики. Не упускает он возможности приурочить и к Женскому дню, и к другому подобному событию выступление с публицистической статьей, воззванием, приветствием, откликнуться на приглашение делегаток – принять участие в собрании, конференции, съезде работниц. Не далее как за шесть недель до итоговой статьи о положении женщины в условиях советской действительности он обращается с развернутой речью к трем тысячам делегаток IV Московской конференции. Тезисы этого выступления надо рассматривать слитно с тезисами статьи – именно в совокупности они дают картину совершенного переворота, позволяют учесть опыт двух лет и лучше приготовиться к его дальнейшему развитию.

Всякий раз теперь, выходя на трибуну в аудитории, где красно от косынок, Владимир Ильич примечает в президиуме своих соратниц – испытанных большевичек с подпольным стажем. У каждой – свое дело и место в хозяйственном или политическом аппарате, но ключевые моменты в организованной деятельности пролетарок и крестьянок собирают их вместе – они главный нерв женского движения, пронизывающий его революционным, большевистским сознанием.

Профессиональные революционерки! Особая человеческая порода эта рождается в самой тяжелой предгрозовой атмосфере. Россия вскормила их молоком некрасовских долготерпиц, высветила самым чистым светом социалистических идей, глубоко и искренно воспринятых от русских гуманистов, от учения Маркса. Они сознательно подчинили все свои жизненные интересы и радости одному – служению революции. Они с юности, как Ольга Варенцова, клятвенно произносили: «Я готова взойти на эшафот. Без жертв нет борьбы». Они поднимали револьвер к бою, как мужественная Нина Подвойская, когда озверевшие казаки растаптывали мирную демонстрацию рабочих… Нравственный кодекс диктовали им суровые условия подполья. Это у Абсолюта ведь, у Стасовой, был перечень личных требований: точность, наблюдательность, воля, бдительность, ответственность, непреклонная суровость к врагам, доверие и чуткость к соратникам…

Иногда их называют «монахинями от революции». Да, им свойственны и самоотреченность, и вера. Но самоотреченность не христовых невест, а заступников человеческой справедливости, предводительниц восставшего трудового люда. Вера не в мифическое второе пришествие, а в неизбежность социальной революции, в материализацию коммунистического идеала. И никакие они вовсе не монахини – эти стоические женщины. Они умеют радоваться земным радостям и реализовать свои самые сокровенные таланты. Они умеют беззаветно любить и дорожить взаимным чувством и мужским восхищением. В немыслимых условиях умеют они свить семейное гнездо и взлелеять своих птенцов, хотя иному четырехлетке приходится отправляться с мамой в третью ссылку. Они умеют облагораживать и своих благородных рыцарей. Ведь это не кто-нибудь, а Яков Свердлов признается своей твердокаменной Клавдии: «Ты во многом способствовала моему «довоспитанию»… Я научился интересоваться всеми проявлениями жизни, научился любить изящное…»

Владимир Ильич мог поздравить себя – за четверть века коммунистических формирований в России именно вокруг большевистского центра сложилась сильнейшая когорта профессиональных революционерок – марксистски просвещенных, партийно преданных, организаторски энергичных, кристально честных. Ничто их не отличало от общей массы подпольщиков, и сами они отвергали какое-либо снисхождение, хотели быть такими же суровыми бойцами, как мужчины. Но работалось с ними легче и даже надежней. В общениях с ними у Владимира Ильича как-то само собой добавлялось и деликатности, и внимания, и товарищеской нежности. Безусловно, большевички – идейный прообраз женщины социалистической формации. Но революции и общественное переустройство совершаются не одними большевиками. Начатое ими дело может быть двинуто вперед только тогда, когда вместо сотен женщин по всей России в нем примут участие миллионы и миллионы женщин.

Как-то еще во времена первой революции одна молодая пропагандистка пожаловалась, что жены рабочих не всегда ласково встречают их, иногда откровенно дают понять, что эти визиты им не по душе. Владимир Ильич все стремился выпытать, а как юные пропагандистки ведут себя, когда приходят в семью рабочего. Выяснилось: мало обращают внимания на быт, на обстановку домашней жизни, высказывают нетерпение, если дети поднимают шум, мешают беседе; жены начинают ворчать, рабочие конфузятся, просят не обращать внимания на бабьи глупости…

– Да я бы на месте этих жен вытурил бы вас из квартиры! – в сердцах замечает Владимир Ильич. – Да подумали ли вы о том, как тяжела жизнь женщин, обремененных работой на заводе, домашними делами, возней с детьми и беспокойством о судьбе мужа, если он попадет в тюрьму? Ведь надо все это понять по-настоящему и найти нужные слова и поступки, чтобы расположить к себе этих женщин. Приходило ли вам в голову предложить свои услуги, если вы видите, как они мечутся между кормежкой детей, стиркой белья и другими домашними делами, не успевая самим ни поесть, ни присесть на минутку, чтобы перевести дух?..

С таких бесед начинались наглядные уроки о месте женщины в революции. И с настойчивостью продолжались до тех пор, пока не найдены были верные тропы к сердцу работниц, пока не затрепетали на демонстрациях революционные знамена, вышитые их трудолюбивыми руками. А теперь вот становится абсолютно ясно: только с помощью женщины, ее вдумчивости и сознательности можно укрепить строительство нового общества.

ЭТОТ «КОВАРНЫЙ» женский вопрос мог бы стать своего рода социальным индикатором для всей мировой истории, для выяснения степени несвободы в обществе. Находит оно пути решения женского вопроса? – можно говорить о какой-то демократии; нет? – все остается в области благих пожеланий и пустословия. Со времен Великой французской революции буржуазия любит пощеголять громкими лозунгами свободы и равенства, но припомним – что практически сделали за 130 лет хваленые западные демократии для освобождения женщины, для равенства ее с «сильным» полом? Отменили частную собственность? – ничуть не бывало. Похоронили привилегии по закону в пользу мужчины? – как бы не так… Значит, можно говорить только о «равенстве» угнетенных с угнетателями…

Буржуазная демократия есть демократия пышных фраз, торжественных слов, велеречивых обещаний, громких лозунгов свободы и равенства, а на деле это прикрывает несвободу и неравенство женщины, несвободу и неравенство трудящихся и эксплуатируемых.

Вся система буржуазных институтов стремится завуалировать ложь об истинном равенстве, столкнуть с пути классовой борьбы активизирующиеся силы. Это ведь просвещенная «демократия» выдавила такую жалкую гримасу, как феминизм, внушая миру пошлую мысль, что-де у буржуазных дам и женщин-пролетарок общая забота, общие интересы. Немудреная подмена социальной борьбы – бессмысленной войной между полами. А эти пресловутые дискуссии по вопросам пола и брака, размусоливание гипотез Фрейда, которыми так увлекаются в той же Германии… При встрече в Кларой Цеткин Владимир Ильич будет настаивать: дорогая Клара, восстаньте своим авторитетом против этих причуд и увлечений. «Вся эта «литература» о половом вопросе – кустарная пачкотня, теория Фрейда – тоже своего рода модная причуда. «Я отношусь с недоверием к теориям пола, излагаемым в статьях, отчетах, брошюрах и тому подобное – в той специфической литературе, которая пышно расцвела на навозной почве буржуазного общества… Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир – созерцанием своего пупа… Замаскированное уважение к буржуазной морали мне так же противно, как и любовное копание в вопросах пола. Как бы бунтарски и революционно это занятие не стремилось проявить себя, оно все же в конце концов вполне буржуазно… В партии, среди классово сознательного, борющегося пролетариата для него нет места…»

Борющийся пролетариат решает вопросы равенства и свободы, в том числе и женский вопрос, совсем иначе. Он выясняет по существу, конкретно:

– Равенство какого пола с каким полом?

– Какой нации с какой нацией?

– Какого класса с каким классом?

– Свобода от какого ига или от ига какого класса? Свобода для какого класса?

Тем самым срывает маски с лжецов, открывает глаза слепцам.

Советская республика России сразу смела все без изъятия законодательные следы неравенства женщины. Буквально камня на камне не осталось от прошлых законов, стесняющих разводы, обставляющих их гнусными формальностями, о непризнании внебрачных детей, о розыске их отцов и тому подобное. Минуло всего два года, а можно уже с гордой уверенностью подытожить: Советская власть в одной из самых отсталых стран Европы сделала для освобождения женщины столько, сколько за 130 лет не сделали все вместе передовые просвещенные «демократические» республики всего мира. Вот демократия на практике! И так будет всякий раз, во всякой стране, где рождается рабочее государство.

Говорят, уровень культуры всего более характеризуется юридическим положением женщины. В этом изречении есть зерно глубокой истины, И с этой точки зрения только диктатура пролетариата, только социалистическое государство могло осуществить и осуществило высший культурный уровень.

КОНЕЧНО, дело не в одном только законодательстве. Равенство по закону не есть еще равенство в жизни. Да, советские коммунисты и не мыслили никогда удовлетворяться одними декретами. Перво-наперво надо глубоко перепахать ту почву, в которой цепко держатся корни ядовитых посевов частной собственности. Надо сделать так, чтобы трудящиеся строили свою жизнь без страха перед всесилием собственника, без той частной собственности, которая во всем мире ставит подневольных людей в положение нищеты и рабства, а женщину – в положение двойного рабства. И не забудем: гнетущий пресс «священной частной собственности» подвластен не только безжалостной руке банкира или заводчика, но и вездесущего мелкого собственника. Пожалуй, мелкохозяйственная корысть вкупе с деспотизмом мещанского тупоумия не менее опасны для полного человеческого раскрепощения, чем прямое иго капитала.

Исключительно важно, что женское рабочее движение главной своей задачей ставит борьбу за экономическое и социальное равенство. После же того, как провозглашены гуманнейшие законы, необходимо ставить дело так, чтобы было общественное хозяйство и чтобы женщина участвовала в общем производительном труде.

Легко сказать. Это в социалистических мечтаниях о временах развитого производства, всеобщего благоденствия и доминирующего сознания проблема «женщина и труд» идеально разрешима: от каждой – по ее способностям, каждой – по ее труду; самовыражение, самообеспечение, независимость… Но у порога революции, перед лицом смертельной опасности, в тисках непролазной нужды – не до мечтаний. При чрезвычайных обстоятельствах – а в военное лихолетье они становятся ужасающей нормой – от женщины требуется гораздо больше, чем выявление своих дарований. Требуются прямо-таки нечеловеческие силы и способность делать все. Не раз приходилось Владимиру Ильичу получать письма с заверениями и слышать их с трибуны: мы готовы заменить мужей, братьев, сыновей, ушедших защищать революцию; и он воочию убеждался, с какой самоотверженностью, с каким гражданским пафосом делают это простые россиянки. Советская власть ничто не может так ценить, как помощь широкой массы беспартийных женщин-работниц.

А что уж говорить о беззаветных большевичках! Они – в самом пекле борьбы, где не всегда выдерживает и мужская закалка…

Не только искрометная Лариса Рейснер способна в критической ситуации обуздать неукротимых анархистов. Но и такая сдержанная, чурающаяся театральных эффектов женщина, как Розалия Землячка, начальник армейского политотдела, может одна, без оружия, ринуться в мятежный полк, разагитированный эсерами, и пламенной речью обратить бойцов к большевистской правде, убедить подчиниться командованию…

Не только наркома, члена ЦК, Александру Коллонтай можно без колебаний направить на митинговую схватку с саботажниками в центральном столичном Почтамте. Но и рядовому комиссару, инструктору женотдела Конкордии Самойловой можно доверить всю организацию политработы на агитационном пароходе «Красная звезда» – дважды проведет она красный корабль надежды вдоль затопленных людским горем берегов Волги и сама сложит голову под безжалостной косой холеры где-то в Астрахани…

Беззаветные большевички! Они сражаются и умирают как героические советские командиры.

Никакая, однако, «чрезвычайность» не должна отодвигать организации труда на новых началах. Сейчас как никогда важно именно при участии женщин строить новую дисциплину труда, новые отношения в труде. Добиваться, чтобы предметней усваивалась истина: каждый работает для всех, и все – для каждого. Серьезный шаг в сторону освобождения и мужчин, и женщин делает всеобщая трудовая повинность.

«Неработающий да не ест!» – этот требовательный клич пролетарских революционеров кажется излишне жестоким тем вечным нахлебникам, которых непрерывно плодит эксплуататорское общество. Но не ждать же, когда каждый сочтет за благо отработать свой хлеб. Тем более что право на труд, дарованное Советской Конституцией, еще мало кто сознает – и когда еще все осознают! – как действительно великое право, подобное возможности наслаждаться жизнью. Одни не воспринимают это потому, что не знали ничего, кроме подневольного, гнетущего, как проклятье, труда; другие отроду приучены только к потреблению благ – неумелые, не вкусившие обыкновенной радости от содеянного собственными руками. Какое же это право для них – тяжкая обязанность. Существует, наконец, вековая психология жизненного приспособительства, захребетничества, обставленная пышными традициями и законоположениями.

Как бы повеселился от души Владимир Ильич, услышь он сакраментальный разговор, имевший место быть под сводами горкинского дома летом 1931 года. Мировая знаменитость Бернард Шоу в сопровождении экстравагантной «политикессы», члена английского парламента леди Астор приезжает в Горки, чтобы встретиться с Надеждой Константиновной. Начавшаяся было беседа о просвещении и культуре прерывается неожиданным вопросом писателя: «Скажите, как обеспечил Вас ваш муж?» Недоумевая, Надежда Константиновна поясняет: «Мой муж никак меня не обеспечил, я сама работаю и достаточно зарабатываю». Теперь недоумение на лице Шоу, ему кажется, его не поняли, он повторяет вопрос по-английски, затем по-французски и, выслушав тот же ответ, уточняет: «Произведения вашего мужа издаются в миллионах экземпляров. Вы, наверное, получаете гонорар?» «Произведения моего мужа принадлежат народу, а не мне». «Но тогда Вы, вероятно, получаете за него пенсию?» – вмешивается леди Астор. Уяснив, что и пенсии у Надежды Константиновны нет, великий острослов и тонкий психолог Шоу в растерянности вздымает руки, будто призывая в свидетели самого Бога: «Нет, в Англии я никогда не смогу об этом рассказать. Никто не поверит, что жена Ленина должна сама зарабатывать себе на хлеб».

«…Не работающий да не ест!» – пусть не смущает интонация принудительности в этом кличе. Старой психологии не пересоздать ни в день, ни в год – потребуются десятилетия. Нужно так: организоваться в общем труде, чтобы докопаться до каждого таланта и приставить его к своей работе. И не обольщаться порывами энтузиазма, не падать духом при отливе эмоциональных волн. Быть готовым по крупице, по клеточке перестраивать сознание. Особого терпения, тщательности и деликатности требует вовлечение женщин в общественно полезный труд.

Московским делегаткам на конференции в сентябре Владимир Ильич поясняет: само «выравнивание» на трудовом поприще не должно пониматься так, что на хрупкие женские плечи взваливается мужская работа. Речь идет не о том, чтобы уравнять женщину в производительности труда, размере труда, длительности его, в условиях труда и т.д., а речь идет о том, чтобы женщина не была угнетена и хозяйственным положением…

ИНАЧЕ как «угнетением», как «домашним рабством» Владимир Ильи и не может называть эту «прикованность к очагу». А нравственные цепи, вроде циничных умствований буржуа: «Весь мир есть дом мужчины, дом является всем миром женщины», не может именовать иначе, как неслыханно-подлыми, отвратительно-грязными, зверски-грубыми. «Даже когда разбиты цепи, свобода не может быть реальной для тех, кто отягчен домашним бременем. Женщина продолжает оставаться домашней рабыней, несмотря на все освободительные законы, ибо «ее давит, душит, отупляет, принижает мелкое домашнее хозяйство, приковывая ее к кухне и к детской, расхищая ее труд работою до дикости непроизводительною, мелочною, изнервливающей, отупляющей, забивающей». «Настоящее освобождение женщины, настоящий коммунизм начнется только там и тогда, где и когда начнется массовая борьба… против этого мелкого домашнего хозяйства или, вернее, массовая перестройка его в крупное социалистическое хозяйство».

Под дамокловым мечом Гражданской войны такую работу не развернешь с размахом, она не произведет эффекта. Но начинать надо немедленно – пусть создаются образцовые коммунальные учреждения, столовые, детские сады, ясли. Скажут, чего тут диковинного – и при старом строе создавались такого рода учреждения. Да, эти средства не новы; как нет ничего диковинного в том, что предшествующий строй неизбежно создает материальные предпосылки для нового. Только не надо забывать: свое истинное значение, свою полноценность они обретают лишь при соответствующих условиях, лишь освободившись от всех уродств «акробатства буржуазной благотворительности». Более того, оглядывая историческую картину великого почина, Владимир Ильич без колебаний отнесет систему образцовых учреждений такого рода к росткам коммунизма, ибо эти формы вполне органичны социализированному быту. «Можно только огорчаться, что слишком медленно образцы становятся у нас будничной нормой; слишком сонливо воспринимаем мы всякое доброе новаторство в переустройстве жизни: не ухаживаем как следует за этими ростками нового», – сокрушается Владимир Ильич.

Надо надеяться, что так или иначе дело попадет в заинтересованные руки. «Именно на женщин более всего и ложится эта работа по устройству всех этих учреждений. Это диктуется и общественной необходимостью, и самой их материнской предназначенностью. Им легче самим разрешать и конфликты души», которые – надо смотреть правде в глаза – всегда были у матерей и всегда будут. Та же Александра Михайловна Коллонтай – само, можно сказать, революционное племя, преданное анафеме во всех петербургских храмах, а сердечко о сыне то и дело вздрагивает. Ее милый Хохля – за семьсот верст, хочется иногда рвануться, слетать к нему, а срочные дела придавливают к рабочему месту, и по ночам над письменным листом – объяснения с сыном: «Вот и снова конфликт: душа и сердце рвутся к тебе, а работа держит. И надо себя застегнуть на все пуговички, чтобы не позволить желаниям нарушить деловую сухость…»

Своими рассуждениями Владимир Ильич подводит слушательниц на московской беспартийной конференции к простой, понятной всем формуле: «Мы говорим, что освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих, и точно так же и освобождение женщин-работниц должно быть делом самих женщин-работниц».

ЕЩЕ ОДНО условие реального раскрепощения – сделать политику доступной для каждой трудящейся женщины. Лицемерная буржуазия, никогда не желавшая предметного участия в управлении демократических масс, всячески зашифровывает свою политическую игру, превращает в некую кабалистику обыкновенные государственные акты. Советская власть, наоборот, добивается, чтобы задачи политики касались непосредственно судьбы самих трудящихся. Советская власть открывает для женщины-работницы широкое поле деятельности и в сфере управления производством, и в постановке крупных опытных хозяйств, и наблюдения за ними; и в плане распределения продуктов, улучшения массового питания; и в деле повседневного контроля.

По чистой случайности вопрос о реорганизации Государственного контроля обсуждался на заседании Совнаркома в Женский день – восьмого марта девятнадцатого года. Владимир Ильич не преминул послать Сталину, занимавшемуся этим вопросом, записочку с предложениями.

«По-моему, в декрет о Контроле надо добавить.

…2) Ввести по закону систематическое участие понятых из пролетарского населения с обязательным участием до 2/3 женщин».

Предложения были учтены. И три года спустя при новом рассмотрении Положения о рабочей и крестьянской инспекции Владимир Ильич добавит:

«Цель – всю трудящуюся массу, и мужчин, и женщин особенно, провести через участие в Рабоче-крестьянской инспекции.

…Шире ввести надо контроль Рабоче-крестьянской инспекции за учетом продуктов, товаров, складов, орудий, материалов, топлива и т.д. и т.п. (столовых и проч. особенно).

К сему обязательно привлечь женщин и притом поголовно».

Ни одна еще власть на земле не проявляла такой глубочайшей заинтересованности в истинно демократическом самоуправлении народа, как Советы. Какая власть, скажите, ставила перед собой задачу сделать политику доступной для каждой трудящейся женщины? Только Советы! И не декларирует, а такие выдвигает цели, так строит государственное управление, что задачи политики становятся простыми, ясными и вполне для всех доступными. И тем обеспечивает участие в политической жизни не только партийной и сознательной, но и беспартийной и наиболее бессознательной женщины-работницы.

Сама жизнь, умудренная теперь революционным опытом, подсказывает: практика – лучший из учителей, управляя, женщины научатся быстро и догонят мужчин. Без малейших колебаний Владимир Ильич агитирует столичных избирателей со страниц «Правды»: «Выбирайте же больше женщин-работниц в Совет, как коммунисток, так и беспартийных. Лишь была бы честная работница, умеющая вести толковую добросовестную работу, пусть она беспартийная, – выбирайте ее в Московский Совет!» Он более чем уверен – завтра сформируются новые отряды добросовестных помощников партии с организаторским умением, талантом человеколюбия, живым интересом к переустройству жизни. Пусть каждая возьмется разрешить простую конкретную задачу – это ценно. Организаторская работа нужна не только в гигантском, но и в самом небольшом масштабе. На конкретной советской работе и будут вырастать новые Стасовы и Землячки, Варенцовы и Арманд… И когда они встанут миллионами по всей России, тогда дело социалистического строительства… будет упрочено.

…Когда развернется подготовка к новому международному женскому конгрессу, у Владимира Ильича сложится знаменательная беседа с Кларой Цеткин о том, как превратить конгресс из салона, где блистают очарованием, в арену борьбы, где сражаются за убеждения, знания, необходимые для революционного действия. Пламенная Клара произнесет убедительный монолог о том, какой прекрасный фон для перспектив развития всемирного женского движения создает кипящая жизнь на земле Октября. И еще она произнесет слова о самой надежной своей опоре – о русских коммунистках: «Они должны составить железное ядро нашей фаланги. С ними я спокойной решилась бы на нечто гораздо большее, чем бои на конгрессе». Невозможно не порадоваться такому признанию: «У вас все такой же энтузиазм по отношению к русским революционеркам, заметит Владимир Ильич. – Да, да, старая любовь не забывается. Я думаю, что вы правы…»