«Пожар революции воспламенился исключительно благодаря неимоверным страданиям России… И революционный огонь проявился в том, что Советы — эта опора трудовой революции — были созданы. Русский народ совершил гигантский скачок — прыжок от царизма к Советам. Это неопровержимый и нигде ещё небывалый факт. И в то время, когда буржуазные парламенты всех стран и государств, связанные рамками капитализма и собственности, никогда и нигде не оказывали никакой поддержки революционному движению, — Советы, разжигая пожар революции, повелительно диктуют народу: борись, бери в свои руки всё и организуйся».

      (В.И. Ленин, «Речь о роспуске Учредительного собрания», «Правда», №6, 22 (9) января 1918 года).

     Аргументируя необходимость роспуска Учредительного собрания, на заседании ВЦИК от 19 января 1918 года Ленин много говорил о Советах. Владимир Ильич считал их не рабочим парламентом, не органом пролетарского самоуправления, а боевой организацией для достижения определённых целей. Советы рабочих депутатов родились в горниле революции 1905 года. Первые их формы появились в марте — апреле на Надеждинском и Алапаевском уральских горных заводах в форме стачкомов и собраний уполномоченных. Они действовали в масштабе горнозаводских посёлков и просуществовали недолго. Поэтому родиной первого Совета считается город Иваново-Вознесенск Владимирской губернии.

К концу XIX века Иваново-Вознесенск называли «ситцевым царством» — он стал ведущим текстильным центром Российской империи. В городе насчитывалось 59 фабрик и заводов с 27000 рабочих.

В 1905 году Иваново-Вознесенск являл собой картину самой чудовищной, самой бесчеловечной эксплуатации, какой когда-либо подвергался рабочий класс. Пятнадцатичасовой рабочий день, нищенский заработок, доходивший местами до 7 рублей в месяц, дикий произвол фабричной администрации, хроническое недоедание, собачьи жилищные условия — всё это превращало жизнь ткачей в сущую каторгу и порождало у них чувство лютой ненависти к фабрикантам.

Опыт классовой борьбы у ивановских рабочих имелся: они уже не раз поднимались против своих поработителей. Стачки иваново-вознесенских ткачей, вспыхнувшие в начале 1905 года в ответ на расстрел рабочих 9 января в Петербурге, были жестоко подавлены вооружённой силой. Но в связи с празднованием Первомая по России вновь прокатилась волна протестов.

12 (25) мая 1905 года фабричный гудок в Иваново-Вознесенске известил о начале мощной стачки. «Прошу выслать батальон! Фабрики все забастовали!» — взволнованно взывал к владимирскому губернатору полицмейстер Кожеловский.

Сегодня те исторические события мы видим глазами 13-летнего ученика шестиклассного училища Мити Фурманова. Вместе с товарищами он пробирался на знаменитые рабочие собрания у речки Талки, где заслушивался революционными речами. Дмитрий Фурманов, ставший впоследствии классиком русской советской литературы, сто лет назад блестяще описал забастовку иваново-вознесенских текстильщиков в своём рассказе «Талка»:

«Первые выходили — бакулинские ткачи. Шершавой и шумной толпой выхлестнули они из корпусных коридоров на фабричный двор. И раскатился от стен и до стен по каменному простору ревучий гул.

У ворот, под стеной, оскалившись злобой, в строгой готовности вздрагивали астраханские казаки. На кучку железных обрезков, стружья, укомканной грязи выскочила хрупкая тощая фигурка рабочего. И вдруг зашуршало по рядам:

— Дунаев… Дунаев… Евлампий Дунаев…

Дунаев вскрикнул что-то и взмахнул повелительно над головой короткими руками… Он весь дрожал, словно птица в петле, а высоко вскинутая тонкая рука приказывала мужественно и властно:

— Товарищи, внимание!

И всё, что гремело, стучало, кричало, визжало — вмиг встало. Вмиг — тишина. Только чеканным клекотом чмокнули по камням казацкие кони… Толпа могуче зевнула в казачью сторону, тяжело обернула к Дунаеву сухое решительное жёлтое лицо — и замолчала.

— Товарищи! Мы бросили работу, мы вышли на волю — зачем? Затем, чтобы крикнуть этим псам, — он дёрнул пальцем за каменный корпус, — крикнуть, что дальше так жить и работать нельзя! Верно али нет?

И казалось — подпрыгнул каменный двор от страшного вскрика толпы, а стены медленно, жутко покачнулись.

— Но не будет успеха, товарищи, — покрыл Дунаев утихавшие голоса, — не будет успеха, ежели мы в одиночку. Всем рабочим горькая жизнь одна — вместе с нами пойдут все фабрики, все заодно, — так али нет?

И снова крякнул в мгновенной встряске каменный двор. Охнула толпа, заволновалась тревожная, словно кто-то по рядам перебирал её, как струны, — крепкими, цепкими пальцами… Толпа снялась, как с якоря огромный пароход, — забила лопастями, заухала, расплескалась звонкими вскриками, выровняла путь и вперила в ворота прямой, неколебимый взор. Тогда кони казацкие враз куснули удила — подались казаки в сторону, лава вылудила улицу. И неслась густая темноблузая масса по недоумённому городу, обрастала, вырастала, с фабрики перехлёстывала на фабрику, заливала корпуса, откатывалась прочь — окрепшая, освежённая, густая и чёрная, как волны в ветру…

Кампанских вели двое — Фёдор Самойлов и Семён Балашов.

На городской площади, на главной — перед управой — собрались невиданным множеством и забили приуправские улицы, как патроны бекасинником.

Над толпой, на плечах у сильных, как малая рыбка на солнце, выплескалась вверх хрупкая фигура Евлампия Дунаева:

— Тш…ш...ш… Та…ава…рищи! Тихо!

Да, тихо: всё тише… тише и — тихо! Остановилось.

Евлампий Дунаев пронзительно, гневно выпалил короткое слово:

— Товарищи! Фабрики побросали работы. Десятки тысяч голодных рабочих пришли сюда — вон, погляди!

И он над головой быстрым кругом перекинул руку.

— Мы предъявим фабрикантам требования и до тех пор не встанем на работу, пока требования наши не удовлетворят.

— Правильно! Верно, Евлампий!

— Забастовку, товарищи, доведём до конца, — вскрикнул Дунаев, — до конца, до самой точки — али нет?

Тысячегрудым эхом гикнуло по площади согласье.

Дунаев сполз с плеч. Дунаеву первому поручил говорить партийный комитет. Комитет заседал накануне в лесу, ночью, — там и решили утром подымать забастовку. Теперь комитет большевиков на площади сомкнулся в центре, где выступал Евлампий, — одного за другим выпускал своих ораторов. Партийные ораторы перемежались рабочими, что стояли ближе: всяк говорил только одно, всяк своим гневом, словно расплавленным свинцом, оплескивал гигантскую дрожащую толпу.

Только одно, одно, одно:

— Нет исхода нужде! Больше не можем так жить! Лучше разом сдохнуть с голоду, чем доживать в нищете!

— Хлеба, хлеба! Работы и хлеба!

И в острую голодуху, в неисходную нужду большевики вгоняли стальные клинья.

— Товарищи, голод — голодом, нищета — нищетой, надо бороться за надбавку оклада, за восьмичасовой день, но это не всё… Не всё это, товарищи! Выходя на забастовку, обрекая себя на долгие, может быть, страдания, мы заявляем сразу обо всём, что думаем, чего добиваемся, за что боролись и станем бороться до конца: учредительное собрание! Свобода слова! Свобода собраний! Печати!.. Без этого некрепки, недостаточны все наши завоевания, сегодня мы отвоевали, а назавтра отымут вновь… Так ли, товарищи?..

Рабочая рать только пробуждалась в те дни на борьбу с царизмом…»

С самого начала во главе стачки стоял Михаил Фрунзе — пламенный большевик и талантливый организатор, которого Сталин впоследствии охарактеризовал как «одного из самых чистых, самых честных, самых бесстрашных революционеров нашего времени».

В 1905 году Михаилу было всего лишь 20 лет, но до приезда в Иваново-Вознесенск он уже прошёл суровую боевую школу революционной закалки в Петербурге и Москве. Ещё будучи студентом Петербургского политехнического института, он принимал активное участие в революционном движении.

Основательно знакомый с великими идеями Маркса, Энгельса, Ленина, Михаил Фрунзе вскоре стал одним из выдающихся пропагандистов в революционных рабочих кружках столицы. Он принимал участие в политических демонстрациях против царизма и при одном из столкновений с полицией получил ранение.

После этого Михаил попал в список «неблагонадёжных», был арестован и выслан из столицы. В Москве Фрунзе прошёл основательную боевую школу профессионала-революционера, и в первых числах мая 1905 года ЦК партии направил его в Иваново-Вознесенск для руководства всеобщей рабочей стачкой.

«Здесь мы можем наблюдать чистый пример непосредственного творчества жизни самим пролетариатом почти без всякого участия других групп населения», — писал товарищам Фрунзе.

Действительно, в Иванове была настоящая, подлинно рабочая, подлинно большевистская партийная организация. В состав её входили такие замечательные деятели, как Фёдор Афанасьев («Отец»), Евлампий Дунаев («Александр»), Семён Балашов («Странник») и другие.

Особенно яркую фигуру представлял собой Афанасьев. Ткач, старый опытный профессионал-революционер, он ещё в 1880-х годах принимал участие в нелегальных кружках и всю свою дальнейшую жизнь отдал самоотверженной революционной борьбе. Фёдор Афанасьев исколесил почти всю Россию, работал в организациях Москвы и Петербурга, много раз сиживал в тюрьмах, был в ссылке. Везде он оставлял после себя светлый и яркий след, но в Иванове особенно чтили и чтят его память. Он пользовался огромным влиянием среди иваново-вознесенских рабочих. Афанасьев был секретарём городского комитета большевиков и возглавлял нелегальную подпольную типографию.

Представитель Московского комитета РСДРП в корреспонденции «Иваново-Вознесенск (описание очевидца)», опубликованной газетой «Пролетарий», сообщал: «12 мая забастовали фабрики, 13 к ним присоединилось всё рабочее население города: заводы, типографии, сапожники, кондитеры, прачки, железнодорожные рабочие и т.д. Утром 13 весь народ на Воздвиженской площади; здесь, сколько глаз охватит, волнуется море голов. В здании городской управы, возвышающемся над толпой, заседают капиталисты во главе с губернатором и другими властями. Со страхом и недоумением смотрят они на толпу, на которую они привыкли смотреть, как на бессловесный скот, создающий им сытую и роскошную жизнь. А теперь перед ними грозная, могучая сила, требующая себе человеческой жизни…»

«На другой день забастовки, 13 мая, перед городской управой собралась 40-тысячная рабочая масса, — писал зачинатель пролетарской поэзии текстильного края Авенир Ноздрин. — Ткач Евлампий Дунаев… говорил горячо… В его речах не было книжности, но расчётную книжку рабочего и лавочную заборную харчевую книжку он знал хорошо, он их в своих речах искусно критиковал, и это его делало более понятным рабочей массе».

13 мая фабриканты отказались вести переговоры с многотысячной толпой у городской управы и настояли на избрании рабочими уполномоченных от каждого предприятия. Вечером на реке Талке была установлена норма представительства: избирался один депутат на 500 рабочих от фабрик с численностью рабочих более тысячи: начались выборы с открытым голосованием.

«В те исторические дни на Талке совершилось великое дело: каждая фабрика выбрала своих представителей, те представители образовали первый в России Совет рабочих депутатов. Совет выработал требования рабочих. Совет предъявил их фабрикантам. Все переговоры фабриканты отныне вели только с Советом. Совет был в то время рабочим правительством» (Дмитрий Фурманов, рассказ «Талка»).

«14 мая бастующие избрали… депутатов для ведения переговоров с представителями власти и для руководства стачкой», — вспоминал потом видный иваново-вознесенский большевик Фёдор Самойлов.

В 1912 году он стал депутатом IV Государственной думы от рабочих Владимирской области и заявил с думской трибуны: «...Я видел собственными глазами и испытал на собственной своей спине правильность положения о необходимости политической борьбы пролетариата. Все русские рабочие, студенчество и крестьянство поняли давно, что лишь борьбой за изменение всего уклада русской жизни добьются они лучшей человеческой доли…» Фёдор Самойлов активно публиковал в «Правде» свои заметки о революционной борьбе текстильщиков.

15 мая выборы на Талке завершились. Был избран 151 депутат, в том числе 25 женщин. Первый в России Совет рабочих уполномоченных (после 1917 года он стал известен как Иваново-Вознесенский общегородской Совет рабочих депутатов) почти целиком (за исключением одного служащего) состоял из рабочих. В его состав входили 57 большевиков (С.И. Балашов, Е.А. Дунаев, Н.А. Жиделёв, М.И. Голубева, Ф.Н. Самойлов, М.П. Сарментова и другие). Средний возраст депутатов был 23 года — многие из них начинали свою трудовую деятельность в 12 лет. Председателем Совета по единогласному решению стал местный пролетарский поэт Авенир Ноздрин. «Мы были едины в Совете…» — напишет он позже о тех, самых значимых и счастливых днях своей жизни, в поэтическом цикле «Пятый год».

Совет был призван руководить стачкой и переговорами с властями и фабрикантами, а также устраивать среди рабочих пропаганду марксизма и революционных идей. Вечером 15 мая в здании Мещанской управы прошло первое заседание Совета, во время которого управу охраняли боевые рабочие дружины.

Из рассказа Дмитрия Фурманова «Талка»:

«Рабочие наказали своему Совету:

— Будь у нас головой в борьбе. Слушать станем только тебя. Действовать станем только по твоему приказу. Смотри зорко, чтобы не рассыпалась наша рать, чтобы действовали фабрики дружно, чтобы ни одна не вступала в разговор со врагом одиночкой.

Совет мужественной, надёжной рукой повёл на приступ стачечные полки.

— Мы избрали своих делегатов, — утром говорили на площади. — Делегаты предъявили фабрикантам требования. Мы своё дело сделали. Ответ теперь не за нами...

И снова речи. Снова призывы к борьбе — корявые, обжигающие слова:

— Лучше всего за нас скажет сама нужда — нам ни свидетелей не надо, ни адвокатов. Велика нужда, но мы же не разбойники — чего эти торгаши с перепугу закрыли свои лавки, чего дрожите, окаянные?

Кругом на лавках, по торговым рядам на схлопнутых дверях чернели пудовые замки.

— Мы голодны, но не грабители мы, не тронем, не бойтесь…

По площади прогудело гордое сочувствие. Торгаши суетились у запоров, открывали витрины и двери. Площадь улыбалась, довольная.

— Сколько нам времени вести борьбу, того никто не знает, — снова говорил перед управой кто-то от партийного комитета. — Может, очень долго, товарищи. А ежели долго — значит, и трудно. Надо видеть вперёд. Надо знать, что нужда может ухватить клещами. От имени комитета предлагаю теперь же выбрать пятнадцать человек, пусть они собирают гроши наши в фонд забастовки, — надо али нет, товарищи?

— Как же не надо? Знамо, надо! — тысячи криков скрепили предложение. И пятнадцать избранников — с шапками, с кепками — пошло по рядам. Кидали рабочие просаленные семитки, бережно отыскивали монетки, глухо завязанные в узелочки платков. Проходили сборщики и по торговым рядам. Кидали в шапку торгаши, приговаривали:

— Целковый отдашь, только бы кончили, сатаны, заваруху дьяволову.

Когда воротились, вытряхнули шапки — насчитали полтыщи рублей. Эх, какой капиталище на полсотни тысяч забастовщиков! Забастовочный фонд был создан, он хоть крохами, но все эти трудные недели и месяцы кормил голодную массу. Деньги в подмогу приходили и из Москвы».

17 мая, когда полицейские власти запретили в городе устройство митингов и собраний, бастующие перенесли сходки на берег реки Талки.

«Скоро власти заявили, что протоколы советских заседаний надо им присылать на просмотр. Посмеялись, плюнули на полицейскую бумажонку — и заседания Совета перекинули на Талку. И стала Талка, словно рабочий университет: от зари и до ночи обучались на Талке рабочие мужественной, дружной борьбе. Талка — малая речка — стала желанным, любимым пристанищем ткачей. Рано-рано собирался каждодневно Совет — он заседал у соснового бора, на том берегу речушки, возле сторожевой будки. На заседанья Совета приходили только его члены, сторонних не пускали; заседанья были спешные, строгие, деловые. Надо было взвесить и учесть всё до прихода массы, каждый день давать ей отчёт о своей работе, намечать дальше путь борьбы. На том берегу, по откосу — всё гуще, гуще, гуще — со всех сторон: и с Ям, и от станции, от ближних залесных деревень, с Хуторова — группками собирались рабочие. Заполняли весь приречный луг, десятки тысяч теснились на побережье. Тут же прилипли мелкие торговцы — с хлебом, с квасом, с папиросами — людное поле шумит, ожидает начала.

И вот — представитель Совета. Он рассказывает положенье дел к сегодняшнему утру, докладывает, что пришлось узнать-услыхать, что нового в обстановке, как дальше намерен действовать Совет. Предложенья обсуждаются, голосуются, записываются на месте.

Выступают рабочие — кто о чём; так в течение нескольких часов обсуждалось положенье. Потом кто-нибудь выступал с политическим докладом, рассказывал о положенье, о борьбе рабочего класса, о международной солидарности... Часы проходили за часами. Уже свечереет, а десятитысячные толпы рабочих всё стоят и слушают-слушают...

В конце — революционные песни; с песнями уходили по домам, чтобы завтра утром снова прийти и снова быть здесь до тёмного вечера. Иные оставались целую ночь — уходили в лес, зажигали костры, вкруг костров ночи напролёт сидели, толковали, слушали, учились: Талка и в ночь была рабочим университетом.

Совет рабочих депутатов действовал как орган революционной власти: осуществлял свободу собраний, слова, печати, устанавливал порядок в городе» (Дмитрий Фурманов, рассказ «Талка»).

Совет ввёл на заводах и фабриках Иваново-Вознесенска строгий рабочий контроль и организовал народную милицию, которую возглавил 20-летний большевик Иван Уткин. Из постановления Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов от 21 мая 1905 года: «Мы, рабочие и мастеровые города Иваново-Вознесенска, на собрании 20-го мая 1905 года единогласно постановили для поддержания порядка на улицах города… устроить милицию из среды себя, то есть охранную стражу из рабочих… Председатель — депутат Авенир Ноздрин. Секретарь — депутат Николай Грачёв».

Законные же власти старались подавить стачечное движение посредством выселения рабочих из прифабричных казарм, повышения цен на продукты, но Совет пытался противодействовать этому путём открытия фабричных лавок и снабжением бастующих питанием.

Он создал комиссию по руководству забастовками, возглавлявшуюся Семёном Балашовым, а также финансовую и продовольственную комиссии.

Являясь органом революционной власти в городе, Совет уполномоченных добился того, что стачка протекала чрезвычайно организованно. Соблюдался образцовый порядок. Совет требовал от властей закрытия винных лавок и запрещения азартных игр. Едва родившись, власть рабочих проявляла заботу о нравственном и физическом здоровье народа.

Взбешённые революционной стойкостью и дисциплинированностью стачечников, местные власти старались всеми мерами спровоцировать их, чтобы иметь возможность пустить в ход вооружённую силу.

С этой целью вице-губернатором Сазоновым был издан приказ, запрещающий, под угрозой расправы, любые собрания. И когда, невзирая на этот приказ, 3 июня на берегу Талки собралось несколько тысяч бастующих, на месте собрания внезапно появился отряд казаков с полицмейстером Кожеловским во главе.

«Что-то дрогнуло вдалеке и заколыхалось чёрной широкой тенью. Вон она ближе, строже тень, вот из облачка изумрудной пыли выскочила отчётливая казацкая кавалькада: казаки путь держали к Талке.

Рабочие, как были, остались сидеть на полянке. Около самого бора члены Совета сбились крепкой взволнованной кучкой. На берегу, переливаясь желчью, пестрели, суматошились лампасы астраханцев. С астраханцами впереди Кожеловский — полицмейстер… Вдруг Кожеловский высоко и резко крякнул три раза взапал:

— Разойдись!..

И не успели понять рабочие, что кричит полицмейстер, как выхватил он шашку, блеснул над головой и кинулся к грудкам безоружных. Казаки гикнули, кинулись вослед.

Тогда только и рабочие повскакали, кинулись врассыпную. Те, что были у самого бора, юркнули меж деревьев, помчали по лесу, — их не могли достичь казацкие шашки, им вослед казаки открыли огонь.

Но главная драма там — у насыпи, на открытом песчаном взгорье, куда побежала масса рабочих. Казаки, как дьяволы, метались по всем направлениям, стреляли прямо в густую толпу, наскакивали и мяли бегущих под конями, махали шашками, резко свистели смолеными нагайками.

Тех, что падали убитые и раненые, никто не собирал — и через них, и по ним скакали озверелые от крови казаки…

Совет наутро десятками тысяч пустил листовку, где рассказал про вчерашний расстрел, где призывал рабочих стоять на своём, держать мужественно знамя борьбы: пусть порют, пусть расстреливают, — придёт черёд и нашей победе! И снова шли мучительно голодные дни. Только уж на Талке больше не собирались — ночами уходили в лес, далеко выставляли дозоры, собирались в глуши, обдумывали там, как дальше вести борьбу».

С этого момента начались возрастающие изо дня в день репрессии против бастующих. Около 80 революционеров было арестовано и брошено в тюрьмы.

Дикая расправа, учинённая над рабочими, в первый момент вызвала среди них стихийный порыв ярости. Вслед за побоищем на Талке вспыхнул пожар на фабрике Гандуриных, запылали дачи нескольких других фабрикантов. Но волнение быстро улеглось. Ивановские ткачи сумели сохранить в те дни всю свою революционную стойкость. На экстренно созванном нелегальном заседании Совета рабочих депутатов было принято решение стачку не останавливать.

И она длилась дальше. Несмотря ни на какие репрессии, невзирая на растущий голод, нужду и лишения, ивановские ткачи продолжали героическую борьбу.

Фабриканты пускались на всевозможные хитрости. Они пытались спекулировать на голоде рабочих.

9 июня взревели фабричные гудки и ворота предприятий раскрылись в ожидании «образумившихся» ткачей, прядильщиков, ситцепечатников. Но напрасны были надежды капиталистов: ни один из рабочих на фабрику не пришёл. В конце концов и власти, и полицейские, и фабриканты убедились в том, что им не сломить воли рабочих к борьбе. Владимирский губернатор вновь разрешил проводить собрания. Это была первая, ясно ощутимая победа. Вскоре и среди самих фабрикантов стало наблюдаться движение в сторону уступок. Фабрикант Грязнов первым пошёл на компромисс. Он объявил о своём соглашении установить десятичасовой рабочий день и повысить заработную плату примерно на 20—25%. Грязнова поддержали фабриканты Кашинцев и Щапов. Хозяева не удовлетворили все требования восставших, однако пошли на существенные уступки.

В среднем до 10,5 часа сократилась продолжительность рабочего дня, увеличилась на 10% зарплата. Некоторые льготы получили беременные женщины и кормящие матери. Кроме того, было обещано отменить обыски рабочих, уволить ненавистных им администраторов и не допускать преследований трудящихся за участие в стачке.

В виду этого 27 июня Совет принял постановление о прекращении стачки с 1 июля.

Но в начале июля фабриканты решили отказаться от всех уступок и устроить локаут (закрытие предприятия и массовое увольнение рабочих. — Авт.) с целью подавления революционного движения. Поэтому, несмотря на отсутствие у стачечников средств, митинги возобновились. Вновь начал проводить заседания Совет. Стачка в Иваново-Вознесенске продолжалась 72 дня.

19 июля 1905 года состоялось последнее заседание первого в России Совета рабочих депутатов, на котором было принято решение возобновить работу.

«Тогда последний раз собрались на Талке десятки тысяч измученных ткачей и выслушали от своего боевого Совета прощальную речь: «Средства наши иссякли. Помощи неоткуда ждать. Мы с лишком два месяца боролись, товарищи, — неплохо боролись! Не напрасно голодали. Пусть добились не всего, что хотели с бою взять, но мы окрепли и выросли в этой борьбе. Наша следующая схватка с капиталом будет уж не такая. В той схватке, надо думать, одержим мы уж не такую победу. А теперь — на работу, товарищи!» И 27 июля вновь загудели фабричные гудки, радостно задымили соскучившиеся трубы, вздрогнули каменные корпуса — рабочие пошли на работу», — пишет в рассказе «Талка» Дмитрий Фурманов.

Из листовки Иваново-Вознесенского комитета РСДРП, выпущенной в июле 1905 года: «Стачка кончилась. Мы опять принимаемся за свой тяжёлый труд. Пусть малого мы добились… пусть не все наши требования удовлетворены. Разве малому мы научились на наших собраниях на Талке? Забастовка показала нам также, что добиваться политической свободы нужно с оружием в руках… Только добившись силой свободы… только тогда мы сможем добиться 8-часового рабочего дня и отстаивать наши интересы, борясь с нашими врагами — капиталистами, бороться до тех пор, пока не добьёмся такого порядка и строя… когда фабрики и заводы и земли будут принадлежать всем, все одинаково будут трудиться и одинаково делиться плодами своего труда. Такой порядок, такой строй называется социалистическим. Вот чему научила нас забастовка…»

Положение на иваново-вознесенских фабриках после восстания заметно изменилось. Рабочие добились удовлетворения некоторых экономических требований. Но главное значение стачки заключалось не в этом.

Во время всеобщей стачки 1905 года ивановский пролетариат впервые встал лицом к лицу с всесильным капиталом как вполне организованный, дисциплинированный боевой коллектив, подготовленный к высшим формам революционной борьбы.

Стачка закалила рабочих. Она стала яркой демонстрацией мужества, стойкости, выдержки и солидарности рабочего класса. Стачка послужила прекрасной школой политического воспитания иваново-вознесенских ткачей.

Она вооружила их боевым и организационным опытом. Особую роль сыграли боевые дружины, созданные летом 1905 года. Они оберегали рабочих от полицейских и черносотенных налётов. В организации боевых дружин деятельное участие принимал Михаил Фрунзе.

«Майская стачка, — отмечал Фрунзе, — остановила промышленную жизнь всего Иваново-Вознесенского текстильного района, и отовсюду, из самых глухих местечек и сёл, в Иваново-Вознесенск стекались за инструкциями и указаниями десятки делегаций».

Под влиянием событий, развернувшихся в Иванове, в середине мая забастовали рабочие всех фабрик в Шуе. Число бастующих достигло там 10000 человек. Серьёзные волнения вспыхнули на предприятиях Кохмы, тысячи рабочих бастовали в Кинешме, Вичуге, Родниках.

«Иваново-Вознесенская стачка, — писал В.И. Ленин, — показала неожиданно высокую политическую зрелость рабочих. Брожение во всём центральном промышленном районе шло уже непрерывно, усиливаясь и расширяясь после этой стачки».

В том-то и состояла великая историческая роль массового восстания иваново-вознесенских ткачей. Оно послужило преддверием к осенним и зимним событиям 1905 года, подготовкой к вооружённому восстанию в Центральном промышленном районе России.

Осенью 1905 года городские Советы рабочих депутатов были созданы в Петербурге и Москве, а революционное движение развернулось по всей стране с огромной силой. Начавшись в первых числах октября забастовкой рабочих Московско-Казанской железной дороги, стачечная волна охватила все крупные промышленные центры России. Началась знаменитая Всероссийская политическая стачка. Верный своим традициям, иваново-вознесенский пролетариат единодушно примкнул к движению. Сигналом к этому послужило воззвание Иваново-Вознесенского комитета РСДРП, призвавшего рабочих включиться во всеобщую стачку.

В день опубликования царского манифеста 17 октября в Иваново-Вознесенске бастовали двенадцать предприятий.

22 октября, после демонстрации на Талке, черносотенцы и казаки зверски убили одного из виднейших руководителей ивановских большевиков Фёдора Афанасьева. В октябре был арестован Михаил Фрунзе. В конце 1905 года черносотенцы избили 19-летнего депутата Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов Андрея Андрианова (в 1920 году он погибнет от рук махновцев, устанавливая Советскую власть на Украине). 19 июля 1907 года был схвачен полицией в Кохме юный большевик Иван Уткин («Станко»), возглавлявший в дни стачки народную милицию. Его держали в шуйской и владимирской тюрьмах, приговорили к каторге. Иван Уткин умер весной 1910 года в тюремной больнице владимирского централа.

Однако насилия, репрессии и террор не смогли сломить мужества и стойкости ивановских рабочих. На все кровавые преступления властей они отвечали ещё большим сплочением своих революционных сил.

В дни Декабрьского вооруженного восстания 1905 года, когда в Москве начались баррикадные бои, из Иваново-Вознесенска во главе с Михаилом Фрунзе отправилась на помощь восставшему московскому пролетариату боевая дружина из ивановских, шуйских и кохомских рабочих. Это было высшим проявлением революционной солидарности и политической зрелости иваново-вознесенского пролетариата.

Советы, которые наш народ сумел создать вполне самостоятельно ещё в 1905 году, которые, по определению В.И. Ленина, — «форма демократизма, не имеющая себе равной ни в одной из стран», были расстреляны из танков ельцинской кликой 3—4 октября 1993 года. С тех пор борьба за власть Советов перестала быть для нас только историей и стала смыслом жизни.