19 июля отмечается 130 лет со дня рождения самого эпатажного поэта Серебряного века русской литературы – футуриста Владимира Маяковского. Как он на самом деле относился к Пушкину, которого хотел «бросить с парохода современности», почему Маяковский всё время метался между любовной и гражданской лирикой и зачем он писал стихи лесенкой, рассказывает кандидат филологических наук ЮФУ Светлана Калашникова.
Маяковский у каждого свой
Поэт, литературный критик и переводчик Лев Оборин писал, что Маяковский – хороший автор для того, чтобы читать его прямо «по хронологии». Сначала стихи 1912–1917 годов и ранние поэмы «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Человек», затем послереволюционные политические тексты, такие как «Мистерия-буфф», стихи вроде «Истории про бублики и про бабу, не признающую республики» и параллельно любовные поэмы «Люблю» и «Про это». Категорически Оборин не советовал начинать с поэмы «Владимир Ильич Ленин».
Доцент кафедры отечественной и зарубежной литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации ЮФУ Светлана Калашникова добавляет, что студентам обычно больше ложится на сердце такой Маяковский, каким он предстаёт в стихотворении «Лиличка!», опубликованном уже после смерти автора.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
«Каждый раз, когда берете в руки текст Маяковского, помните, что в каждой рваной фразе, каждом «плевке общественному вкусу» прячется тонкий лирик, желающий спрятать уязвленную душу за ритмическими баррикадами», — подчеркнула Светлана Калашникова.
Уже первые стихи Маяковского выявили именно лирический характер его дарования, факт того, что он лирик «по самой строчеченой сути». Поэт Сергей Спасский, рассказывая о выступлении Маяковского в Тифлисе, обратил на это особое внимание: «В тот вечер он читал «Тиану» Северянина, придавая этой пустяковой пьесе окраску трагедии. И вообще, непонятный, ни на чем не основанный, опровергаемый его молодостью, его удачливой смелостью, но все же явно ощутимый трагизм пронизывал всего Маяковского. И, может, это и выделяло его из всех, и так привлекало к нему».
Драма души, нота сердца – это всегда показатели серьезной лирики, уверена Светлана Калашникова. Все переживания и настроения Маяковский выражает через свое «Я», то есть через образ лирического героя, вырастающего как нечто цельное из его стихотворений и поэм.
Темы любви и революции слились у Маяковского в одном образе
Бунтарь-романтик, мятежник, ниспровергатель устоев мироздания, протестующий против современных социальных и моральных норм Маяковский проявляет невероятную беззащитность в любви, воспринимая мир именно через любовь.
«Крик отчаяния в «Облаке в штанах» – это вопль героя, чья «громада любовь» не находит отклика в окружающем мире. Лирический герой Маяковского отстаивает любовь как высшую категорию мировосприятия, как своего рода философию человеческого существования, и, сталкиваясь с попранием этого чувства, поэт приходит к отрицанию существующей действительности, которая видится ему как хаос, мрачное безумие», – объяснила Светлана Калашникова.
Филолог добавила, что сугубо личный мотив отвергнутой любви лишен у поэта камерного звучания: он социально масштабен, планетарен. Этот, казалось бы, личный мотив и приводит лирического героя к идее необходимости разрушения старого мира. Собственно, к этому и приведет революция. И закономерно, что поэт, всегда противопоставлявший себя сущему, увидит в событиях 1917 г. начало реального воплощения идеи о новом мироустройстве.
По мысли российского и советского ученого-литературоведа Бориса Эйхенбаума, Маяковский явил русской словесности новую индивидуальность поэта, так он преодолел старое противоречие русской поэзии, обретя гармонию лирического и гражданского начал: «Маяковский вовсе не «гражданский» поэт в узком смысле слова: он создатель новой поэтической личности, нового поэтического «я», ведущего к Пушкину и Некрасову и снимающего их историческую противоположность, которая была положена в основу деления на «гражданскую» и «чистую» поэзию».
Мещанству как образу жизни Маяковский противопоставил в своей поэзии «громаду любви» и «громаду ненависти». Любовь в мировосприятии поэта ассоциируется с моделью мира. Она предопределяет величие и отдельного человека, и всего мира. Об этом поэмы Маяковского 1920-х годов, за которые его критиковали, обвиняя в мелочности тем, – «Люблю» и «Про это».
Только у Маяковского возможно слияние двух главных тем его творчества – темы любви и темы революции – в одном образе:
В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне
красный
цвет
моих республик
тоже
должен
пламенеть.
Лесенку в поэзии «изобрел» не Маяковский
Ступенчатое расположение стихотворной строки стало настоящей визитной карточкой Маяковского. Прием, закрепляющий важное для автора ритмическое членение строки, встречается уже в таких классических текстах, как «Бахчисарайский фонтан», «Граф Нулин» и «Медный всадник» Пушкина, «Мцыри» Лермонтова, «Балет» и «Современники» Некрасова.
«Среди поэтов ХХ века первым, кто последовательно начал отказываться от записи стихов традиционными неделимыми строками и располагать их сначала столбиком, а затем и лесенкой, был, по всей видимости, Андрей Белый», – рассказала Светлана Калашникова.
А вот обращение Маяковского к лесенке, с которой он впоследствии так и не расстался, может быть датировано с точностью до месяца. Сохранились две беловые рукописи поэмы «Про это»: в первой текст записан столбиком, большая часть второй – она датирована 11 февраля 1923 года – лесенкой.
Можно сказать, что если для Белого найденная им лесенка служила графическим приемом оформления текста, то у Маяковского она действительно превратилась в основополагающий поэтический принцип, сформулированный в статье «Как делать стихи?».
«…ритм — основа всякой поэтической вещи, проходящая через нее гулом. Постепенно из этого гула начинаешь вытискивать отдельные слова».
Маяковский не становится разрушителем силлабо-тонического строя. Он даже и не оказывается от силлабо-тонического стиха. Новым становится введение в строку паузы как элемента ритма и превращение слова в самостоятельную единицу.
«Ритмика Маяковского – физическое сердцебиение – удары сердца – застоявшегося коня или связанного человека…», — писала Марина Цветаева.
Маяковский знал наизусть «Евгения Онегина»
Футуристы, к литературному движению которых принадлежал и Владимир Владимирович, заявляли о необходимости отказаться от классического наследия и создать новое искусство, искусство будущего. Маяковский в ряде теоретических высказываний и стихотворений «Той стороне», «Радоваться рано» призывал «атаковать» Пушкина и прочих «генералов» русской классической литературы.
«Ну так на то они и футуристы, чтобы бросать Пушкина и других классиков с пароходов, раздавая «пощечины общественному вкусу». Однако известны его признания о том, что он читает Пушкина по ночам и потому его ругает, что, может быть, очень сильно любит», – поделилась Светлана Калашникова.
Очень немногие поняли, что это был «крик не против Пушкина, а против его памятника», протест против канонизации Пушкина. В стихотворении «Юбилейное» Маяковский позднее признавался:
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы,
по-моему,
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Лиля Брик вспоминает, что известные строки из письма Онегина к Татьяне всю жизнь соответствовали душевному состоянию Маяковского, он любил повторять их вслух в таком виде:
Я знаю: жребий мой измерен;
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я…
Поэтому стоит поучиться у Маяковского уважению к Пушкину и в целом к классической литературе.
«Концептуальную программу футуристов, направленную на обновления в искусстве, при этом никто не отменяет. Любовь рождается из понимания. Понимать и принимать произведения отдельного автора внутри системы культурно-исторического процесса – это и значит любить и понимать вообще искусство, уметь ценить его неоспоримые шедевры», — подытожила Светлана Калашникова.
Своими любимыми строками из Маяковского филолог ЮФУ назвала следующие:
Я знаю силу слов, я знаю слов набат
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
шагать четверкою своих дубовых ножек.
Бывает, выбросят, не напечатав, не издав,
Но слово мчится, подтянув подпруги,
звенит века, и подползают поезда
лизать поэзии мозолистые руки.
