Народный артист России и Украины, кинорежиссёр Владимир Бортко в беседе с политическим обозревателем «Правды» Виктором Кожемяко
Интеллигенция и революция — не простая тема. Такой была она столетие назад, такова и сегодня. Слишком много проявилось в этой среде за последние десятилетия самого настоящего идейного предательства, порождённого либо скрывавшимся до поры двоедушием, либо поверхностной неустойчивостью взглядов, а зачастую и обыкновенным приспособленчеством. Во всяком случае, образ популярного театрального режиссёра, показательно сжигающего перед телекамерой свой партбилет члена КПСС, остаётся одним из наиболее броских символов буржуазного слома советского, социалистического жизнеустройства в нашей стране.
Сегодняшний мой собеседник — тоже режиссёр, и его без натяжек можно назвать выдающимся мастером отечественного кино. Однако при этом он член КПРФ, продолжившей в крайне трудных условиях дело Компартии Советского Союза, и уже второй срок член фракции коммунистов в Государственной думе. Однажды, в начале его депутатской деятельности, я беседовал с Владимиром Владимировичем Бортко, и текст того нашего разговора был опубликован в «Правде». А теперь повод для встречи с ним особый — приближающийся юбилей Великой Октябрьской социалистической революции.
Многое идёт от самых корней
— Задам вопрос, который обращаю почти ко всем приглашённым для этой рубрики в связи с вековой годовщиной Октября. Можете ли вы сказать о нём, как в своё время Маяковский: «Моя революция»?
— Безусловно. И вот почему. Мы все — дети своих родителей, а от них, согласитесь, как от корней, идёт очень многое. С коренного и начну.
Мамы моей сейчас уже нет, ушла недавно, однако дожила, к счастью, до 95 лет. И, к счастью же, мы с ней немало разговаривали. Замечу: у неё была, чем, по-моему, можно гордиться, медаль «За оборону Сталинграда»…
— То есть она была на войне?
— Да, медсестрой. В танковых войсках.
— Под Сталинградом?
— Сначала на Сталинградском фронте, а потом на Волховском, куда их часть отправили на переформирование. Так сказать, в тихое место. Но вот там вражеская мина её и настигла.
— Тяжёлое ранение?
— Да она, откровенно говоря, по всей ситуации была просто обречена. А каким образом и благодаря кому осталась в живых, это интересная история.
— Так расскажите!
— В этом месте воевали они на американских «Шерманах». Танки на бензине. Когда пошли в атаку и начался обстрел их в упор, одна за другой машины вспыхивали. И образовался целый ряд пылающих костров.
Дальше передам так, как мама рассказывала: «Вылезаю из окопа, ползу, а немцы уже накрыли этот участок минами. Бах-бах-бах!.. Вдруг чувствую, что с ногой у меня плохо и я вся в крови. Встать не могу, ничего сделать не могу, даже пошевелиться — истекаю кровью. А это передовая. Лежу между немцами и нашими, лежу и умираю. Вдруг (опять вдруг!) вижу: с нашей стороны двинулся танк и направляется он… ко мне. Остановился возле, прикрыв меня бортом, а вылезший оттуда танкист — прямо перед немцами! — подхватывает и тащит меня к себе в машину…»
— Такой эпизод свидетельствует про наших советских бойцов, по-моему, весьма красноречиво. Не на словах, а на деле: «Сам погибай, а товарища выручай».
— Я тоже так думаю. Но не менее красноречивыми в своём роде стали для меня и некоторые другие материнские рассказы. Иногда какой-то штрих, мелькнувший в разговоре вроде бы между прочим, а через него так зримо увидится время.
Вот, например, однажды (уж не помню даже, о чём мы с ней говорили) она вспоминает: «Это когда я была в девятом классе и мы ставили «Ромео и Джульетту»…»
Что-о? Где, когда?! А жила она в Б. Александровке — Большой, значит. Деревня в Херсонской области. Вычисляю. Родилась в 1921-м. Девятый класс — это, наверное, семь плюс девять: 16 лет. Если же восемь лет плюс девять, то 17. Выходит, 1936-й или 1937-й. Представьте себе, Большая Александровка на Херсонщине, сельская школа — и «Ромео и Джульетта»! Интересно, замечу, что в этой Б. Александровке теперь…
— Да, выразительный факт, действительно о многом говорящий.
— Это моя мама. Вот почему «Моя революция». Кто бы я был и где бы? Но стала и она актрисой, осуществив свою заветную мечту, а потом и моя мечта тоже сбылась. Благодаря Октябрьской революции! Это есть абсолютная истина.
— Значит, после войны ваша мать стала актрисой…
— Да. Она ведь ушла на фронт с первого курса Киевского театрального института имени Карпенко-Карого, который и я впоследствии окончил. Ушла воевать добровольцем. Как и отец, родившийся в Курске. Он был ранен на том же Сталинградском фронте и остался без ноги. А встретились они затем уже в московском ГИТИСе, где мама была на актёрском факультете, а папа — на режиссёрском. И поженились. И в 1946-м родился я…
— Всё это очень интересно. Однако невольно выделяю одно обстоятельство: и отец, и мать ваши, будучи студентами, идут на фронт добровольно. Известно, что это было тогда массовое явление — очереди в военкоматы и райкомы комсомола сразу же после начала войны. Такие герои наши, как Зоя Космодемьянская, Вера Волошина и многие другие, были именно добровольцами. О чём это говорит? Шли убеждённо защищать не просто Родину, а Советскую Родину, которая, при всех пережитых тяжелейших испытаниях и трудностях, сумела доказать, особенно молодым, каковы её реальные цели, задачи и перспективы.
— Несомненно. Главное — человек труда! Люди (большинство, наверное) успели и сумели это понять, осознать и всем существом своим в это поверить. Отсюда убеждённость.
Сталин, репрессии, необходимость правды
— Однако нынче, говоря о сталинском времени, чуть ли не всё сводят к репрессиям. А вы мечтаете снять про Сталина фильм. Ваших предков репрессии не коснулись?
— Коснулись. Дед по отцовской линии был в Курске вторым секретарём Центрально-Чернозёмного обкома партии, так вот его расстреляли.
— Страница нашей истории, до сих пор требующая более глубокого анализа.
— С дедом я постарался разобраться. И когда изучал дело в архиве КГБ, то понял: не Сталин его расстрелял, а собственный заместитель. Написал цыдулю, донос. Чтобы место себе освободить. И освободили…
Но я много занимался темой репрессий и тогда, когда писал сценарий о Сталине. Мой вывод твёрдый: инициатором той кампании был не он. Суть следующая. После того, как была разработана и принята новая Конституция, названная Сталинской (суперпрогрессивная по всем параметрам!), Иосиф Виссарионович хотел провести выборы на альтернативной основе. То есть партия выдвигает на одно место нескольких кандидатов, а народ выбирает.
Однако для утверждения такой системы надо было пройти две инстанции — Политбюро и ЦК. С Политбюро получалось проще, потому что там сталинские предложения, как правило, проходили уже без особого противоборства. А вот с ЦК — совсем другое. В его составе больше 200 человек, и самое основное — многих такое предложение не просто не устраивало, но даже напугало.
— Ну да, реальная боязнь потерять свою должность…
— В том-то и дело! Старые большевики, двухклассное образование, новые задачи и сложные отношения на местах… Так вот Сталину — встречное предложение от этих кадров. У нас же, дескать, недобитая троцкистская и прочая оппозиция, поэтому давайте сперва партию почистим, а потом уж будем выбирать.
Объективно говоря, необходимость чистки действительно была. Но когда, что называется, процесс пошёл, то люди начали писать друг на друга доносы, жертвой чего, в частности, стал и мой дедушка.
Мне дедушку жаль, я оплакиваю его. Однако, если взвешивать на весах истории, то всё становится не столь однозначным. Особенно в преддверии чудовищной войны, которая (Сталин-то знал это лучше всех!) была неотвратима.
— И в связи с этим опасность «пятой колонны» за спиной?
— Разумеется! Иначе, пожалуй, не было бы ни нашей Победы, ни той великой Советской страны, которую мы с вами имели.
Бесспорно, были перегибы и несправедливости, пострадали невинные. Только ни в коем случае всех репрессированных в то время невинными считать нельзя. И, учитывая невероятно сложный путь, который вынуждена была пройти в те годы наша страна, признать Сталина просто «кровавым маньяком»… Да свинство это, по меньшей мере!
— Но кипит у некоторых, вовсю кипит ненависть к Сталину, а вместе с ним и ко всей советской эпохе. Затмевает эта ненависть белый свет, не позволяя нормально видеть и по достоинству оценивать буквально ничего. Послушать какую-нибудь Альбац на радио «Эхо Москвы», так она готова растерзать всех, кто хоть в чём-то положительно оценивает сталинскую деятельность, а тем более признавших недавно Сталина самой выдающейся личностью нашей истории. Свою ненависть эти Альбац и Сванидзе изо всех сил пытаются навязать народу в целом, да не очень, как мы видим, получается…
— По-моему, и не получится. У народа есть своё чутьё на правду и неправду.
— Ему и знание исторической правды необходимо более глубокое. Как обстоят ваши дела с фильмом о Сталине?
— Да никак. Всё остановлено.
— Неужели не дадут возможности снять?
— Боюсь, в ближайшее время едва ли. Говорят, произведёт нежелательное брожение в умах. Вот если бы я хотел показать не подлинного Сталина, а «кровавого маньяка» — это пожалуйста.
Но я хочу именно подлинного. Кто был Верховным Главнокомандующим во время Великой Отечественной? Кто руководил страной и народом в самые трудные для них годы? Кто внёс величайший вклад в достижение нашей Победы? Сравните с другим Верховным — с Николаем II. Стоило ему предъявить какую-то бумагу с текстом об отречении, как он тут же её подписал и покинул войска. Вместо того чтобы немедленно арестовать этого генерала Алексеева и других как государственных изменников. Можете вы представить, чтобы Сталин поступил так же, как царь Николай, думая о семье и забыв о вверенном ему государстве?
— Нет, не могу.
— Вот и я не могу.
— А между тем даже в День Победы никогда не упоминается имя Верховного Главнокомандующего. И ленинский Мавзолей по-прежнему загораживают нелепым щитом. Но это же главный символ Победы, к подножию которого были брошены на историческом параде 1945-го поверженные вражеские знамёна!
— И в 1941-м перед Мавзолеем прошёл другой исторический парад… Про эту маскировку отвратительную я уже не раз говорил. Безобразие, кощунство!
Впервые в истории наша революция выдвинула на первый план человека труда
— Вернёмся, Владимир Владимирович, к теме Октябрьской революции. Ведь вы, как и я, прожили б`ольшую часть жизни в Советском Союзе, который стал в полном смысле детищем Великого Октября. При всех несовершенствах, проблемах и ошибках, что видится вам из нынешнего дня самым значимым в стране социализма?
— Нам сейчас вдалбливают, будто революция у нас в 1917 году была единая. Но это же не так! Происшедшее сначала, в феврале, было обычной буржуазной революцией, не сулившей народу коренных перемен к лучшему. Несмотря на красивые лозунги типа «Свобода, равенство, братство!».
Но вот вторая революция стала совсем другой. Всё для человека и во имя него! Для человека труда. Впервые за тысячи лет истории привычный обычай жизни «Человек человеку — волк» был изменён, и основной задачей нового общества стало воспитание человека, духовное возвышение, а не принижение его.
Ведь то, что я сказал про маму и про других крестьянских детей, ставивших в сельской школе Шекспира, было следствием этого. И самым большим достижением Советской власти, если вдуматься, были даже не Днепрогэс, не ракеты и не спутник, при всём колоссальном их значении, конечно. А самое главное — культура, воспитание людей, и это, я должен сказать, удалось не менее чем на 154 с половиной процента.
Достаточно вспомнить метро советского времени и что люди там читали. Толстые журналы, классику, серьёзную литературу. А сегодня?
— Теперь уже самой читающей страной мы не можем считаться, это факт.
— Так что, повторюсь, самое великое советское завоевание — это культурное завоевание. Наша революция поставила задачу: сделать человека духовно богаче, выше, лучше! Что и было сделано.
Конечно, материальная сторона в чём-то страдала, и это объяснимо. Во-первых, мы были во вражеском кольце. А во-вторых, основной своей заботой государство считало защитить людей, сохранить и воспитать.
— Достигнутое Советской властью за столь короткое по историческим меркам время стоило бы сегодня детальнейшим образом изучать.
— Согласен. Хотя многое абсолютно очевидно. Скажем, впервые за тысячелетнюю историю России у нас фактически не было коррупции. А если и была, то в масштабах, не влияющих на существование государства. Спрашивается, почему? Да потому, что правящая верхушка не имела почти ничего своего. Даже блюдечки на даче были казёнными. А замечено в мировой истории: когда начальники не воруют, тогда и внизу это прекращается.
— Единство общества, о котором сейчас без конца говорят «сверху», тогда было естественным, потому что не существовало такой колоссальной пропасти: богатые — бедные. Ныне истинное единство недостижимо.
— Разве можно было представить в советское время, чтобы всего 1 процент населения страны владел прочти 80 процентами общественного богатства? Да какое может быть единство между этими грабителями и ограбленными, сколько ни призывай…
Отсюда при нынешнем капитализме и более чем скромные экономические «успехи». Тогда, в начале 1930-х годов, Сталин сказал о необходимости за десять лет пробежать расстояние, на которое другим странам требовалось 50-летие или 100-летие, — и пробежали. Сегодня просто невообразимо такое.
— Да и может ли сегодня быть там, «наверху», подобное стремление?
— Ой, сомневаюсь! Чем больше наблюдаю за действиями, например, экономического блока теперешнего правительства, тем твёрже убеждаюсь: это какие-то «засланные казачки», которые стараются отнюдь не в интересах собственной страны.
— Судя по всему, далеко не у вас одного подобное впечатление.
— А знаете, какова одна из важнейших причин? В древней книге — Писании — сказано: «Не собирайте себе здесь — собирайте там (имея в виду Царствие небесное), ибо где богатство, там и сердце». Но где у них богатство? Как принято нынче говорить, «за бугром». Стало быть, и сердце их тоже туда устремлено.
Когда деньги становятся главным смыслом и основным мерилом всего
— Вот здесь, в думском кабинете, вижу у вас, Владимир Владимирович, вместе с портретом Сталина и портрет Сергея Эйзенштейна. Когда-то, помню, на мой вопрос, кто же ваш самый любимый кинорежиссёр, вы ответили: Эйзенштейн. Ну а при этом имени сразу видится «Броненосец «Потёмкин», до сих пор по мировому признанию входящий в десятку лучших фильмов всех времён, вспоминается «Октябрь», где на экране в художественной ленте впервые появился Ленин. В общем, с темой революции вошёл в кино этот великий художник.
— Не только он. Целая когорта очень талантливых молодых людей буквально ворвалась после Октября в начинающееся советское искусство. Если про кино говорить, это и Всеволод Пудовкин, и Дзига Вертов, и многие другие, которых долго можно перечислять. И они совершили огромный прорыв в этом нашем виде искусства, резко двинули его вперёд.
Но стоит заметить: была тут, кроме роли одарённых личностей, также роль государства. Оно вдохновило художников новыми плодотворными идеями и определило тот самый курс на возвышение человека, о котором мы уже говорили.
— Благодаря этому была создана великая советская культура, непреходящая уникальная ценность которой со временем становится всё очевиднее.
— Конечно. Начинается же с того, какие цели и задачи ставит перед собой государство.
— И нынешнее падение культуры в нашей стране, в том числе родного для вас искусства кино, вы связываете именно с этим?
— В первую очередь. Там — духовный рост человека, а здесь — прибыль. Это же абсолютно разное!
Я уже приводил когда-то пример, элементарно объясняющий засилье низкопробных сериалов, заполонивших в последние десятилетия наш телеэкран. Напомню: одна (!) минута рекламы в прайм-тайм, то есть в лучшее время при этом показе, стоит 50 тысяч долларов! Таких минут на один час приходится десять. Значит, уже 500 тысяч долларов: полмиллиона. А стоимость того, что показывают, — 200 тысяч. Выходит, за час — 300 тысяч долларов прибыли!
Вы помните мысль из «Капитала» Маркса, что нет такого преступления, на которое не пошёл бы капиталист, видя перед собой возможность 300 процентов прибыли? Так я привожу вам наглядную иллюстрацию этого. Потому что против искусства и всех нас учиняется настоящее преступление. Происходит (на глазах!) убийство подлинного искусства. Ну какое «на фиг», как они говорят, искусство, если тут «светят» такие деньжищи. Ведь эти сериалы крутят изо дня в день, с утра до поздней ночи. Вы представляете, сколько капитала из них извлекается?
А искусство… Да чем дешевле оно, тем лучше. Вот и получаем «дешёвку» во всех смыслах. Самое горькое, что люди привыкают к такой «дешёвке», принимая её за искусство.
— Картина безрадостная. Если сравнивать советское искусство и культуру в целом с тем, что мы имеем сегодня, — разительный контраст. Был великий советский театр, была великая советская песня. А что сегодня поют по радио и телевидению? Или пошлость, если не откровенную похабщину, или сплошь на английском, будто мы и не в России вовсе…
— Вспомните, какая основательная работа шла в советское время над той же песней. Занимались этим талантливые профессиональные композиторы, истинные поэты. Да ещё и редактор подключался — как правило, не впустую. Были, конечно, неудачи, не без этого, но существовала высокая планка, на которую шло равнение как на ориентир. Сегодня же все достойные ориентиры сбиты! Музыкальных радиостанций полным полно, а звучит там такое, что надо уши затыкать.
— Вы как кинорежиссёр начинали в советское время. Что из школы тех лет особенно выделяете?
— Я вам скажу о том, что выделил, причём с невероятно искренним восхищением, американский режиссёр, с которым я познакомился где-то около 1990 года. К нам на «Ленфильм» приехала тогда целая делегация из Голливуда, и вот одного из этой делегации я позвал к себе домой.
Впрочем, жил я в отдалённом Купчино, квартирка была тесная, и в смысле обстановки хвастать было тоже особо нечем. Но на студии у нас завязался интересный профессиональный разговор, который хотелось продолжить. Так, знаете, чем он был поражён больше всего в моём рассказе? Что после окончания института я, начинающий режиссёр, получил право и деньги на самостоятельный дебют, то есть на съёмку фильма.
Не у всех как следует получалось, прямо надо сказать. Но государство шло на такой риск, и это свидетельствует о многом. Таланты всячески поддерживались, им давалась возможность по максимуму проявить себя. И вот, услышав об этом, американский мой коллега заявил, что отдал бы все свои нынешние богатства за такую возможность в начале творческого пути.
— Сегодня изумляешься, когда думаешь о многоцветье и яркости имён в советской кинорежиссуре, создавших такое бесценное наследие. В самых разных жанрах и стилях…
— Да, ведь многое смотрится и сейчас.
— И будет смотреться!
— А профессия, замечу, трудная, сложная. Требования предъявляет серьёзные.
— Удивляюсь, как вам, отметившему 70-летие, да ещё при втором сроке работы в Думе, удаётся не порывать с кино. Недавно вышел ваш новый фильм «О любви», про который в июне писала «Правда». Работаете над темой Сталина, пробиваете заявку на фильм о войне в Донбассе. Кстати, в каком состоянии эта работа?
— Мне понравился роман Александра Проханова «Убийство городов». А уж про актуальность что говорить. Вместе мы написали сценарий. Но… увы!
— А что? В чём дело?
— Да уже два года этой истории. Раз за разом получаем отказ. Сначала на уровне идеи, потом — сценария, затем — уже когда дошло до защиты проекта. И вот опять, в четвёртый раз, мы подали документы…
— В министерство культуры?
— Нет, в Фонд кино. Там решается, и вопрос понятный: дадут деньги или не дадут. Я уже догадываюсь, что скорее всего — не дадут.
— Почему же?
— А помните, я вам про экономический блок в правительстве сказал? Оттуда, по-моему, и эти ноги растут. Не все «наверху» у нас радуются воссоединению с Крымом и не все сочувствуют борющемуся Донбассу. Это та же «пятая колонна». Ну и зачем ей допускать такой фильм?
— Но на Украине, насколько я знаю, фильм о войне в Донбассе уже снят. С их позиций. По-моему, «Иней» называется.
— Точно. Он потому снят, что там отношение к России в правящих верхах одно. А у нас ко всему, что связано с Украиной, очень разное отношение. Кто уж конкретно в данном случае решает, не знаю, однако влияние «пятой колонны» для меня несомненно.
Быть коммунистом — очень ответственно
— Не могу обойти, как и в прошлой беседе, проблему вашего членства в КПРФ. И хочу опять спросить: дополнительные трудности у режиссёра Бортко, ставшего коммунистом, возникают?
— Когда я первый раз появился в Думе депутатом от КПРФ, мне встретился один мой старый знакомый. С ходу говорит: «Как это ты оказался там, у коммунистов? Не годится. Давай к нам!» А к нам — это значит в «Единую Россию».
— И вы не колебнулись?
— На сто процентов было исключено. Потому что решение-то моё не с бухты-барахты принято, а очень продуманно. Я и без призывов этого знакомого мог подать заявление в «Единую Россию», мог и в «Справедливую» или в ЛДПР. Но вступил в 2007-м именно в КПРФ! Не изменив партии, куда вступал в 1980-м. Я же не выходил из КПСС: просто к финишу «перестройки» партком у нас на «Ленфильме» словно сам собой испарился, а вслед за ним растаяла и вся организация. Так что для меня стать членом КПРФ означало возвращение на круги своя.
— И всё-таки, будь вы в «правящей партии», отношение к вам во всех иерархических вопросах обеспечено было бы куда благожелательнее. Я уверен.
— Что-то в отношении к себе могу мысленно отмечать, но никаких карьерных притязаний у меня нет.
— Вы в Госдуме по-прежнему заместитель председателя Комитета по культуре?
— Первый заместитель.
— Результатами усилий в этой должности удовлетворены?
— Я думаю, каждый или почти каждый, кто работает здесь вместе со мной, хотел бы гораздо большего. Само состояние нашей культуры, о чём мы с вами говорили, взывает к мерам несравнимо более действенным. Не получается пока, к сожалению, но ведь и руки опускать нельзя. Вообще, если говорить о моей депутатской деятельности, у меня есть идеи, которые я намерен и дальше со всей возможной настойчивостью продвигать, бороться за них.
— А как, Владимир Владимирович, складываются у вас отношения с актёрами на съёмочной площадке? Я часто думаю: такие разные по убеждениям люди снимаются в ваших фильмах, и найти общий язык с ними, по-моему, весьма нелегко.
— Нахожу. Это входит в круг требований моей профессии. Убеждения, в том числе политические, у актёров бывают действительно очень разные. Скажем, снимавшийся в роли Тараса Бульбы великий артист Богдан Ступка был, можно сказать, украинский националист, а я — русский коммунист. Но мы делали общую и, я считаю, важную творческую работу: Гоголь нас соединял.
Как коммунист, я постоянно чувствую не столько дополнительные трудности, о которых вы спросили, сколько дополнительную ответственность. Очень большую. У этого звания и у нашей партии такая великая история, что соответствовать ей непросто. Заботит меня и сегодняшний образ КПРФ. В моём представлении, он должен быть существенно ярче и привлекательнее. Но что конкретно надо сделать для этого? Как добиться? Вот о чём, по-моему, все мы — члены партии, её сторонники — думать обязаны денно и нощно.
