| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
Обычно, когда пишут о социальном неравенстве, в большинстве случаев анализируют его как различие в материальном достатке, в доходах, в степени доступности благ и товаров. Но реальная жизнь сегодняшней России показала, что социальное неравенство, как раковая метастаза, всё больше начала проникать во все смежные области человеческого общежития, среди которых видное место занимает сфера образования.
Разговор об этом специфическом проявлении социального неравенства хочу начать со статьи Елены Герасимовой в «Независимой газете» (№210 за 28 сентября 2023 года). Замечу, что она такая не первая, однако весьма характерная. В чём же суть? Что утверждает автор? А вот что.
Оказывается, студенты из низкодоходных семей — это люди не только низших возможностей, не имеющие остаточной школьной подготовки и культурного бэкграунда (культурной базы. — Ж.Т.). Они во всём низшего сорта, а потому не имеют особых перспектив в будущей жизни. Часто находятся в осознании своей ограниченности по сравнению со сверстниками из привилегированных семей, которые не имели ограничений в доступе к получению более качественного образования, не говоря о других преимуществах.
Многое поражает в таких рассуждениях. При этом я обратил внимание, что для доказательства главного вывода высказываются не только свои собственные соображения, но и произвольно привлечены данные исследователей Высшей школы экономики и даже (для убедительности?) некоторые рассуждения известного французского социолога П. Бурдьё. И всё для чего? Чтобы внушить: студенты из низших слоёв — проигравшие в устройстве своей будущей жизни.
Правда, звучит в заключение и некоторое сочувствие этим несчастным, пожелание как-то помочь им преодолеть своё ущемлённое положение. Однако по существу всё равно это воспринимается как очередное проявление социал-дарвинизма новой генерации, который охватил не только сферу материальной обеспеченности, социального положения, продвижения по службе, но и стал олицетворять как практику, так и политику его культивирования и закрепления в сфере образования.
Отмечу, что такой вид социал-дарвинизма складывался постепенно, исподволь. Для лучшего понимания стоит напомнить читателю и смысл этой теории. Социал-дарвинисты переносят учение Дарвина о естественном отборе и борьбе за существование на человеческое общество.
Да, устройство и развитие общества преимущественно объясняются действием законов живой природы, что предполагает применение биологических концепций естественного отбора и выживания наиболее приспособленных в экономике и политике.
А как возникало проникновение социал-дарвинизма в сферу образования?
Началось с того, что образование было объявлено услугой, а не общественным благом, процессом обучения и воспитания. Это слово — услуга — сначала стало регулярно использоваться в речах неолибералов, потом перекочевало в официальные документы, затем проникло в программные выступления апологетов этого утверждения. Вот название «круглого стола» в Санкт-Петербурге под эгидой руководителя Рособрнадзора Анзора Музаева: «Образовательная услуга: проблемы теории и практики». А раз это услуга, то так же, как и в торговле или в сфере быта, за неё надо платить. И кто может оплатить эту услугу? Конечно, тот, кто имеет такую возможность, но есть она далеко не у всех. Отсюда вывод: нет возможности платить за такую услугу — до свидания. Кстати, при этом меняется и роль преподавателя: будь добр, знай, что главная твоя роль — не передать знания и воспитать будущего профессионала, а оказать услугу.
Сколько же вреда нанесла эта официальная установка содержанию образования за минувшие тридцать лет! Доля студентов, оплачивающих получение высшего образования, в настоящее время составляет 54,1 процента от общего числа студентов. И если соотнести это с числом так называемого среднего класса, то есть обеспеченных семей (по статистике к ним относятся 12 процентов), то очевидно, кто пользуется возможностью получить высшее образование. Даже если допустить, что некоторое количество семей более низкого достатка при определённом напряжении всё же могут послать ребёнка учиться в вузе, то это не меняет общего вывода: в основном получить достойное образование могут только так называемые высокостатусные и привилегированные слои.
Если же учесть огромные издержки на обучение в МГИМО, МГУ, ВШЭ, в медицинских университетах, то ясно, что этот путь практически закрыт для малоимущих слоёв населения. Для них обучение даже не только в столичных вузах становится недоступным. И очевидно: чем ниже социальное положение и доход семьи, тем более чувствительным является фактор получения высшего образования.
Прискорбно, что настрой либеральных деятелей, желающих усугубить социальное неравенство, не уменьшается. Более того, идёт постоянный поиск новых способов увеличить его. Так, в 2020 году А. Чубайс выдвинул ещё одну идею: образование, включая школьное, должно быть платным! А для тех, кто не платит или не хочет платить, достаточно трёх классов. Мнение не новое, но когда такие предложения высказываются видной фигурой российского истеблишмента, то это показывает, что социальное неравенство не только существует, но и имеет тенденцию увеличиваться. Эту идею в определённом варианте пропагандирует и Греф, при всяком удобном случае понося советское образование.
Такой подход к образованию — фискальный, финансовый — усугубляется введением и применением мин-обрнауки РФ «подушевого финансирования», то есть выделением средств на каждого обучающегося. Применение этого требования привело к тому, что отчисление студентов, неспособных освоить программу высшего образования, становится губительным для вузов. Ведь за этим следуют автоматическое уменьшение объёмов финансирования и как следствие — сокращение преподавательских кадров. Поэтому вузы весьма неохотно и в самых крайних случаях идут на отчисление неуспевающих студентов, что ведёт к выпуску специалистов невысокой квалификации и соответственно к справедливым претензиям со стороны работодателей.
Именно под таким финансовым давлением произошло массовое закрытие школ в сельской местности: учить незначительное число учеников «нерентабельно», «невыгодно». В результате за последние 20 лет количество школ на селе сократилось вдвое — с 45475 до 23059. На социальные последствия такого решения не обращали внимания. Помимо того, что многие учителя сельских школ были чуть ли не единственными представителями интеллигенции в этих малых поселениях, транслируя определённые культурные образцы и передавая молодому поколению образцы нравственные, они лишились работы и попали в трудную жизненную ситуацию.
Надо признать, что действия по так называемой оптимизации школ привели к острым конфликтам, протестам. Некоторые из них, получившие громкую огласку, вынудили отменить закрытие отдельных школ. Но это всё-таки единицы. Школы продолжают закрываться. При этом закрывают глаза на то, что миллионам сельских жителей пришлось покинуть эти поселения и искать себе пристанище в других местах. За эти же годы общая численность сельчан уменьшилась на 2,6 миллиона человек. При этом только с 2010 года исчезло 10,7 тысячи населённых пунктов. Налицо подтверждение народного вывода: «Нет учителя — нет деревни».
Внедрению социал-дарвинистских идей во многом способствовала так называемая болонская система, которая стала вводиться с начала 2000-х годов. Её реализация осуществлялась и нагнеталась целенаправленно, с призывом ориентироваться только на то, что происходит там, «в Европе или в Америке». Именно под давлением таких идей и олицетворяющих это деятелей (к ним относят теперь уже бывших ректора ВШЭ Кузьминова, министра образования Ливанова, ректора РАСНХ при президенте РФ В. Мау) было принято решение о переходе к этой системе, внедрение которой, как показал опыт её реализации, нанёс трудно поправимый ущерб не только отечественному образованию, но и всему российскому обществу. Это стало очевидным и для официальных органов, хотя и ранее немало преподавателей из университетов прямым текстом говорили о порочности этой системы.
Но либеральная общественность стремилась мытьём или катаньем продвигать негодные идеи. Тот же Кузьминов, встречая возражения и критику, постоянно пытался «улучшить эту систему», внося, к примеру, предложения по её совершенствованию: то построить «болонку» по принципу 3+1, то 2+2, то 2+2+2, имея в виду, что высшее образование можно построить и по минимуму, и по максимуму. Для этого были подключены «восторги» либеральных деятелей, вроде небезызвестной Альбац, которая восхищалась обучением своей дочери в США. Или эмигрировавшая в США выпускница МГЛУ и аспирантка университета штата Флорида Елена Брандт пытается, не имея реальной практики преподавания в российских вузах, противопоставить образование в вузах России и США на основании того, кто руководит вузом — государство или частные лица.
Эта ориентация на всё зарубежное очень чётко перекликается с откровенным игнорированием отечественного опыта, с полным отрицанием советского образования.
Не менее очевидной, хотя и закамуфлированной идеей социал-дарвинизма стала вновь внедрённая классификация вузов. В СССР эта классификация носила отраслевой характер: классические университеты (исследования в области естественных и гуманитарных наук, подготовка исследователей и вузовских преподавателей), инженерные, сельскохозяйственные, медицинские, педагогические и иные вузы (художественные, музыкальные и т.п.). Вузы курировались соответствующими профильными министерствами и ведомствами. Но вот начиная с 2000-х годов появились новации. Сначала в Федеральной целевой программе развития образования (ФЦПРО) 2006—2010 годов были названы такие формы, как общенациональный университет, базовый (системообразующий) вуз, интегрированное учебное заведение, университетский комплекс, исследовательский университет или учебно-научно-исследовательский комплекс. Но эти понятия не получили широкого применения и сегодня используются редко. В настоящее время, согласно Федеральному закону «Об образовании в Российской Федерации», определены используемые категории вузов: национальные, федеральные (ФУ), национальные исследовательские университеты (НИУ) и другие вузы, куда попадают все остальные.
Но и эта классификация, несмотря на внешнюю безобидность, таит трудно скрываемые признаки, усиливающие социальное неравенство и реализующие цели социал-дарвинизма в образовании. На первый взгляд, кто может сомневаться в лидерских позициях МГУ, МГТУ им. Баумана, Физтеха, МИФИ, Новосибирского, Томского и ряда других университетов? Но тогда не просто признание, но и совсем иное, скудное, даже нищенское финансирование других — региональных и провинциальных — университетов автоматически ставит как преподавателей, так и студентов в неравноправное, второсортное положение. Их выпускников заранее обрекают на ограниченные возможности. Это противопоставление вузов друг другу усиливала программа 5=100, которая во многом искусственно создавала их неравноправие. Сейчас её сменила новая программа — «Приоритет-2030», цель которой к 2030 году сформировать в России более 100 современных университетов. Но суть остаётся прежней, и, что особенно важно, опять создаётся льготное финансовое обеспечение только этим университетам. А что делать оставшимся вузам? Чувствовать себя второсортными, как и их выпускникам?
Свой вклад в создание социального неравенства вносит пресловутый ЕГЭ, который, как называет его почётный работник общего образования профессор В. Лизинский, является «игрой в американо-русскую рулетку». Именно в этой процедуре на деле проигрывают сельские школьники или ребята из малых поселений, где отсутствуют репетиторы, осуществляющие «натаскивание на угадайку». Кстати, до сих пор не выявлено, что именно высокий балл поступающих играет роль в воспитании и формировании профессиональных качеств. А если к этому добавить аргумент официальных лиц, что ЕГЭ обеспечивает равный доступ к высшему образованию любому молодому человеку, независимо от места жительства в нашей огромной стране. Но реальная жизнь показывает (на основе социсследований), что примерно 70% выпускников школ учатся в том регионе, где родились. Даже Москва привлекает только около 17% так называемых иногородних от общего числа студентов. В Санкт-Петербурге эта доля составляет 7%. Доля остальных регионов колеблется от 1 до 3%. Иначе говоря, рекламируемые декларации вовсе не совпадают с реальностью, никак не влияют на сложившуюся диспропорцию в доступности высшего образования.
Внедрению социал-дарвинизма, социального неравенства способствуют и так называемые элитные школы, которые уже самим фактом своей исключительности и превосходства закладывают в ребёнке противостояние перед сверстниками из государственной школы. Практически в прошлое уходит советская система, когда образование было одинаковым для всех. Недавно на одной из встреч по проблемам образования выступал крупный бизнесмен. Суть его речи: «Я учился в московской школе. В нашем классе были дети членов правительства, высоких чиновников и дети простых служащих и рабочих. Это был дружный класс. Мы до сих пор регулярно встречаемся, хотя занимаем разное положение. И эти встречи приносят нам удовлетворение. Такую ситуацию я хочу сравнить с положением моих детей, которые учатся в элитных школах. Станут ли они в будущем так же сотрудничать с теми, кто ниже их в социальной иерархии и кто обучается в обычной школе? Сомневаюсь». Может, стоит всерьёз задуматься над этим ярым пропагандистам элитных школ?
Хочется сказать и о такой новой проблеме, возникшей в последнее время. Я имею в виду дистанционное обучение. Уже опубликовано немало статей, которые ратуют за онлайн образование, описывают его преимущества. Более того, некоторые предполагают, что к 2030 году наступит тотальная цифровизация, в результате чего удалённая учёба и работа станут нормой. Но в этом намерении есть один нюанс. Социологические исследования показывают, что в сельской местности и малых городах компьютеры имеют только 60% семей. А как тогда быть остальным при введении «дистанционки»? Это нюанс социальный! А между тем дети так называемой элиты намерены и будут учиться в офлайне…
Всё это позволяет сделать вывод, что образование с абсолютной очевидностью становится у нас одним из полей формирования махрового социал-дарвинизма. Он выражается в безусловном росте социального неравенства, нередко обрекающего молодого человека на неуспешную и даже ущербную судьбу по сравнению со сверстниками из привилегированных семей. И о какой же демократии на таком фоне можно говорить?
