| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
Кашира стоит на Оке, через неё тянутся железнодорожные пути к Москве. Десятилетний Боря Щукин любит наблюдать за людским водоворотом вокзала. Каких только забавных сценок там не увидишь! Но после того как им с Колькой Самохваловым удалось посмотреть настоящий спектакль, они решили открыть собственный театр.
Даже место подыскали — на крыльце Бориного дома. Двор у них большой, много зрителей должно поместиться. А если в мамином пикейном одеяле сделать несколько дырочек, из него получится отличный занавес! За подобные затеи мальчишкам обычно хорошо достаётся от взрослых и — финита ля комедия. Но у Бори Щукина всё пошло по другому сценарию. Его родители сами активно подключились к созданию театра на крыльце. Отец даже позволил разобрать одну из стен, чтобы увеличить сценическую площадку. Начинающие актёры ставили смешные сценки, читали рассказы А.П. Чехова, пели. Зрители, которых иногда набиралось до ста человек, сидели во дворе на поленьях и горячо им аплодировали. Так для каширского школьника Бориса Щукина начался театр — не с вешалки, как принято считать, а с отчего крыльца.
Актёр театра и кино, театральный режиссёр, педагог, народный артист СССР, кавалер ордена Ленина (1938), лауреат Сталинской премии I степени (1941 — посмертно) Борис Васильевич Щукин родился 5 (17) апреля 1894 года в Москве. Оба его деда были крестьянами, но в молодости переехали в город. Ни род отца, Василия Владимировича, происходивший из Волоколамского уезда Московской губернии, ни рязанский род матери не были связаны с лицедейством. Просто мама, Анна Петровна, в девичестве — Артемьева, обожала театр, приглашала гостей и устраивала домашние спектакли. Благодаря ей Боря Щукин рано попал в водоворот театральных игр.
Сам Борис Щукин пошёл в «тёплый» род Артемьевых. «Все его любили. Да его и нельзя было не любить. Он никогда никого не обижал, от него никто никогда и грубого слова не слышал, не видел какой-нибудь вспышки, несдержанности», — вспоминал потом о Борисе друг его детства Николай Самохвалов.
Реальное училище Воскресенского было привилегированным учебным заведением для буржуазных детей. Чтобы определить племянника в «лучшую школу», Дмитрий Петрович использовал свои связи среди буржуазной либеральной интеллигенции. Новые товарищи Щукина, сытые, самодовольные, ничем особенно не интересующиеся, встретили Бориса с настороженностью и пренебрежением. Он чувствовал себя одиноким, поэтому держался особняком.
Холодная отчуждённость товарищей была возмещена трудолюбивому мальчику вниманием учителей. Во главе училища стоял А.М. Воронец, интеллигент чеховского типа. Математика была его страстью, но не меньшей страстью было театральное искусство. Боре Щукину опять повезло: Воронец оказался его классным наставником и часто водил свой класс на спектакли Художественного театра. Борис умом и сердцем понял, что это — самый правдивый театр. Всё, о чём он мечтал, что читал в книгах, о чём ему говорили учителя и чему его учила жизнь, — всё это глубоко, интересно и сильно раскрывалось на сцене любимого театра.
Лучшие спектакли Художественного театра он смотрел по многу раз. Приходил в театр за полтора часа до спектакля в надежде увидеть входящих туда актёров.
В 1910 году 16-летний Борис Щукин впервые посмотрел в Художественном театре чеховские «Три сестры». Этот день стал в его жизни переломным. Спектакль показался ему непревзойдённым откровением человеческого сердца. Увидев его, Щукин потерял покой. Он понял, что театр может показать людей во всей сложности и многообразии их отношений, что театр может привязать к себе человека на всю жизнь. Как заворожённый, в глубоком волнении всю ночь ходил Борис по улицам Москвы. С этого дня он установил для себя правило: непременно смотреть два раза в год «Три сестры».
Затаив дыхание, юноша следил за каждым жестом своего любимого актёра Василия Качалова, за каждой интонацией великого артиста, стараясь понять, в чём секрет его могучего воздействия на людей. И это уже было не любопытство обыкновенного зрителя, это была страсть профессионала, это было призвание. «Я мечтал о театральной деятельности, — отмечал позже актёр, — но эти мечты имели смутный характер, и в них я не смел признаться самому себе».
Юный Щукин был очень неуверен в собственных силах. Однако с 18 лет всё чаще стала появляться мысль, что он напрасно подавляет своё влечение к искусству. И, наперекор всему, юноша нередко отдавался дерзкой мечте: хорошо бы попасть в Художественный театр. Не в актёры, нет — на любую, самую незаметную работу.
Мечта мечтой, но реальное училище было окончено, и в 1913 году 19-летний Борис Щукин стал студентом механического факультета Московского высшего технического училища. Занимался старательно, а в каникулы по-прежнему приезжал домой, в Каширу, и каждую свободную минуту отдавал любимому занятию — лицедействовал в местном драматическом кружке.
«Героев» Борис играть не любил — его привлекали персонажи с резко очерчёнными характерами — чудаки, плуты, глупцы. Эти роли, которые в театре называют «характерными», всегда удавались Щукину. На сцене он держался удивительно просто и естественно — так играют только те, в ком талант актёра заложен от рождения. Каширская публика Бориса Щукина очень любила, но эта любовь не заставила его почивать на лаврах. Он часто бродил по улицам и базару — приглядывался к народу, ловил колоритные чёрточки во встреченных им людях и тщательно работал над каждой своей ролью.
У Щукина был хороший голос, приятный баритон, и молодой актёр-самоучка стал брать уроки пения у знаменитого собирателя и знатока русских народных песен М.Е. Пятницкого. Вот так, подготавливая себя к инженерной деятельности, Борис Щукин тянулся душой к искусству.
Первая мировая война разрушила планы и мечты талантливого юноши. В 1916 году Щукина направили в военное училище, и через год он попал на фронт младшим офицером. «Это была тяжёлая и унизительная для человеческого достоинства служба, — вспоминал потом Борис Васильевич. — Бессмысленная муштра подавляла человека, оскорбляла его чувства, низводила его до положения бессловесной твари».
Шесть месяцев пробыл Борис Щукин в окопах на Ковельском направлении (Волынь). Окопные газеты познакомили его с политической программой большевиков, выступавших за пролетарскую революцию и прекращение империалистической войны. На фронт проникали известия о рабочих стачках.
А потом грянула Великая Октябрьская социалистическая революция.
Возвратившись в родную Каширу, Борис, к большой своей радости, узнал, что в местном клубе железнодорожников активно действует любительский драматический кружок. Щукин стал работать слесарем в депо, потом помощником машиниста на паровозе. А всё свободное время отдавал сцене.
Аматорский театр железнодорожников выступал перед публикой с большим успехом. Ему даже дали два вагона для труппы и декораций, чтобы можно было давать спектакли на выезде. Щукин по-прежнему был очень требовательным к себе, поэтому любительская сцена оказалась для него хорошей школой.
А время было тревожное — Советской власти со всех сторон угрожали враги. И бывший офицер-фронтовик Борис Щукин по заданию Всеобуча отправился в Москву на курсы военных инструкторов — обучать новичков-красноармейцев.
Весь день Борис был занят на курсах, а вечерами бродил знакомыми московскими улицами. Тоска по театру болью пронизывала его сердце. Но до искусства ли было тогда, в такой неспокойной и голодной Москве?
Вдруг ему на глаза попалось объявление: Первая студия Московского Художественного театра сообщала о наборе новых учеников! На какой-то момент мечта о настоящем театре показалась Борису не такой уж невероятной. Вспомнились каширские спектакли, его успех у зрителя. И он решился — пошёл в студию. Но там его ждала неудача: оказалось, что нужны студенты, свободные и днём, и вечером. Борису Щукину, весь день занимавшемуся с красноармейцами, это не подходило.
Удача случилась полгода спустя: в Москве объявила приём ещё одна студия — Евгения Вахтангова.
Из воспоминаний Л.П. Русланова, артиста театра имени Марии Ермоловой:
«В 1920 году в студии Евгения Вахтангова шёл урок первого курса. Вёл его Борис Евгеньевич Захава, который в конце урока предупредил нас: «Не расходитесь, мы прослушаем новичков, поступающих к нам в студию».
На маленькую сцену вышел большеголовый, крутолобый человек, одетый в форму красноармейца, с обмотками на ногах. Он щурился от яркого света, скрывая этим своё смущение. От его широкоплечей фигуры веяло силой и здоровьем. Казалось, что, несмотря на естественное волнение, присутствие многочисленной аудитории, ему в общем-то неплохо на сцене, даже как будто уютно, поэтому он и улыбается такой широкой улыбкой.
Щукин прочитал юмористический рассказ «Экзамен по географии». Читал он очень волнуясь, но с тем мягким юмором и с той искренностью, которые сразу завладевают вниманием аудитории.
Когда он закончил чтение, Захава спросил:
— Что вы можете ещё прочесть?
— Я хотел бы прочитать «Как хороши, как свежи были розы…» — последовал ответ.
В зале раздался взрыв хохота. Но экзаменуемый не огорчился. Казалось, он и сам готов был расхохотаться вместе с нами.
— Не подходит? — робко спросил он.
— Да-а... Может быть, у вас есть что-нибудь другое?
— Нет. Мне хотелось бы прочитать это.
И он начал читать тургеневское стихотворение в прозе. То ли вещь к нему не подходила, то ли Тургенев не звучал в боевые 20-е годы. Захава остановил Щукина и предложил показать импровизированный этюд с участием ещё одной ученицы. Тема этюда — ожидание в приёмной студии перед экзаменом. Начался этюд. Все сразу поверили, что ученик действительно ждёт экзамена. Он вёл себя жизненно правдиво и просто. Ученик тихо, оглядываясь на дверь, чтобы его не услышали, рассказывал, как он пришёл в студию на экзамен. Рассказывал со всеми подробностями, талантливо.
— Спасибо, довольно!
Через несколько минут стало известно, что Борис Щукин принят в студию Евгения Вахтангова — Третью студию МХАта. Тогда ему было 26 лет».
Студия, в которую был зачислен Б.В. Щукин, возникла в 1913 году как кружок студентов различных московских учебных заведений, мечтавших стать артистами. Руководил кружком, а потом и студией один из самых талантливых учеников К.С. Станиславского, молодой режиссёр и театральный педагог Евгений Багратионович Вахтангов, страстно пропагандировавший «систему Станиславского».
Евгений Багратионович в первые же дни Октябрьской революции оказался среди интеллигенции, бесповоротно связавшей свою судьбу с народом. По словам Е. Вахтангова, всякий талантливый и чуткий художник является «совершенным инструментом, в котором народ обретает свой голос и говорит самое главное о себе». «О каком же народе идёт речь? — задавал вопрос Вахтангов в своей статье «С художника спросится». И сам же отвечал:
«О народе, творящем революцию. О народе, который создал всё прекрасное на земле и который творит новые формы жизни. О народе, завоёвывающем счастье и созидающем социалистическое общество».
Евгений Вахтангов стал одним из основоположников советского театра. «Никакие дебаты, дискуссии, беседы, лекции и доклады не создадут нового театра, — утверждал он в статье «Ради чего хотелось бы работать в ТЕО». — Должны появиться художники тонкие и смелые, чувствующие народ…»
Борис Щукин с первой же встречи был восхищён Евгением Вахтанговым. Горящий взгляд, живой ум, фантазия, пламенная речь — всё соединилось в одном человеке. Можно ли не идти за ним? Вахтангов был суров, требователен, иногда резок. Но всегда справедлив. Все это знали и верили ему. Халтурить, работать кое-как в Вахтанговской студии было невозможно.
Борису Щукину все требования Евгения Багратионовича пришлись по душе. Он с первых дней почувствовал себя как дома в Мансуровском особняке (студия располагалась в одном из арбатских переулков. — Л.Я.) и с удовольствием подчинился порядку, который был там установлен. Щукин стал в студии «своим». Всем было ясно, что это актёр от природы. Казалось, он без всякой подготовки может сыграть любую роль и всегда не так, как другие, по-своему. И все удивлялись, что Борис часами, без устали мог работать над маленьким учебным этюдом, давать себе новые и новые задания и выполнять их.
Вахтангов с его проницательностью не мог этого не заметить. На одной из первых репетиций Борис получил от Вахтангова записку: «Щукин, я рад, что Вы не попали в первую студию. Я рад, что вы у нас». Большей награды для начинающего студийца быть не могло.
Hа сцене вахтанговского театра Борис Щукин сыграл больше двадцати ролей. Наряду с комедийными образами (Тарталья в «Турандот», Синичкин в «Льве Гурыче Синичкине», Полоний в «Гамлете» и др.) Щукин дал убедительные образы рабочего-большевика (Павел в «Виринее» Л. Сейфуллиной и товарищ Антон в «Барсуках» Л. Леонова). «Талантливый Щукин играет Павла Суслова с такой вдумчивой правдивостью, что впервые даёт на сцене естественный тип большевика-крестьянина — героя без театральной патетики и позы, без ораторства и резонёрства. Просто и сильно», — писал о спектакле «Виринея» в газете «Известия ВЦИК» №89 (2422) за 18 апреля 1925 года Хрисанф Херсонский.
Наивысшего своего расцвета творчество Бориса Васильевича достигло в роли Булычова («Егор Булычов и другие» М. Горького). Вот что рассказывал сам Щукин о своём Егоре Булычове: «В июне 1931 года к нам в театр несколько раз приезжал на спектакли Алексей Максимович Горький. В одной из бесед выяснилось, что Алексей Максимович написал и готов отдать нам свою новую пьесу, охватывающую предреволюционный период России — конец 1916 и начало 1917 года. Эта пьеса была «Егор Булычов и другие». Читка произошла в этом же году осенью на Никитской, в доме Горького. (...). Около месяца работали мы за столом».
О том, как Борис Щукин «вживался» в роль Егора Булычова, стоит рассказать отдельно. «По счастливой случайности, — вспоминал он, — я уехал в отпуск не под Москву, как предполагал, а на Волгу. Полтора месяца пробыл я в большой деревне. Первые несколько дней я беседовал с местными жителями, прислушивался к их говору, ритмичной, музыкальной речи. А потом стал с самого утра уходить в лес с пьесой. (...). Только вчитываясь во все роли, также насквозь изучая этих людей, события эпохи, вживаясь в них, вскрывая их, как это делал сам Булычов, я мог полнозвучнее строить его образ. (...). И вот в одну из ночей мне показалось, что ряд элементов, которые я намечал, ощущал, порознь находил и пытался развить, вдруг во мне соединились. Мне показалось, что вот сейчас я действительно заговорил языком живого Булычова, стал смотреть на окружающее булычовскими глазами, думать его головой. Это похоже на тот неуловимый момент, когда «пирог поспел», когда тесто превращается в хлеб. Наступил день встречи с режиссёрами для окончательной доработки пьесы. Роль у меня была почти готова, но я не знал, как оформить её на сцене. В первые пять-шесть дней мне пришлось испытать разочарование. Была попытка предложить мне играть совсем не того Булычова, с которым я сжился за полтора месяца на Волге и которого полюбил. (...). Признаюсь сейчас: чтобы не тормозить работу, я делал вид, будто соглашаюсь с режиссёром и... постепенно возвращался к своему прежнему, дойдя, в конце концов, до того образа, который и хотел показать. Этим я, конечно, не хочу сказать, что все режиссёрские указания для меня были неприемлемыми. Наоборот, я пользовался каждой возможностью и каждым советом и указанием, что обогащало образ, делало его разносторонним, выпуклым, расширяло границы раскрытия его натуры…»
Максим Горький тоже был восхищён спектаклем — Борис Щукин в роли Егора Булычова просто потряс его.
«Я не думал, что написал такого Булычова», — восхищённо сказал Горький.
На одной из репетиций Алексей Максимович, наблюдая за Щукиным, вдруг увидел в его движениях, походке, манере говорить что-то очень похожее на Ильича. И он сказал Щукину: «А вы могли бы сыграть Ленина».
Казалось странным, что здесь могло быть общего: Булычов — и вдруг Ленин. Щукин — и Ленин. Но как-то Борис Васильевич вернулся с репетиции в гриме Булычова, в кепке, остановился перед зеркалом, прищурился, протянул вперёд руку — и сразу стал похож на Ленина. Это было довольно странно, потому что на первый взгляд внешность артиста казалась полной противоположностью внешности Владимира Ильича. Щукин разволновался. Вспомнил, как нарком просвещения Анатолий Луначарский, высоко оценивший сыгранные им роли большевиков Павла Суслова в «Виринее» и товарища Антона в «Барсуках», однажды сказал, что Борис Щукин создал образы, очень близкие «бессмертному положительному типу Ленина». Эти слова не могли забыться, уйти бесследно. Мечта создать образ В.И. Ленина на сцене казалась Щукину невероятной дерзостью, но мечта эта в нём жила. Его привлекали яркость и бесконечное обаяние, исходившие от личности Владимира Ильича. Притягивала и необычайная трудность дела. И вот спустя четыре года Горький случайным замечанием словно подтолкнул Щукина — берись, решайся!
Первым попробовал показать Ленина в художественном фильме известный советский кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн, сняв к 10-летию революции киноленту «Октябрь». Фильм был немой, речи актёров зритель не слышал. Эйзенштейн поставил перед собой задачу добиться полного внешнего сходства между Лениным и человеком, который должен изобразить его на экране. И такого человека нашли. Им оказался уральский рабочий с металлургического завода В.Н. Никандров. Грим не понадобился — рабочий был так похож на Владимира Ильича, что это признали даже самые близкие Ильичу люди — Надежда Константиновна Крупская и Мария Ильинична Ульянова. Но, как говорил Константин Станиславский, указывая на трудность актёрского воссоздания образа В.И. Ленина, «портретным сходством тут не отделаешься. Нужно полное и глубокое проникновение в мысли Ленина, уменье ими жить и донести их до зала». Никандров, конечно, этого сделать не мог. Первая попытка изобразить Ильича на экране стала неудачной.
Наступил 1936 год. Страна готовилась праздновать двадцатилетие Великого Октября. Театр имени Евг. Вахтангова взялся за пьесу талантливого драматурга Николая Погодина «Человек с ружьём». Одновременно на киностудии «Мосфильм» режиссёр Михаил Ромм начал работу над кинолентой «Ленин в Октябре» — по сценарию Алексея Каплера. Роль Владимира Ильича Ленина в обоих произведениях была поручена Борису Щукину. Многие сомневались — верно ли выбран актёр? Внешнее сходство Щукина с Лениным видел только Максим Горький. Больше всех сомневался и волновался сам Щукин. Сможет ли? Хватит ли таланта и сил? Борис Васильевич очень хотел, чтобы с его помощью люди вновь увидели «самого человечного человека».
Все, кто знал В.И. Ленина, с удивлением рассказывали о том, как стремительно двигался Ильич, как живо и активно реагировал он на слова собеседника, как часто и неожиданно менялось выражение его лица, как много оттенков и особенностей было в его взгляде, улыбке, как заразительно и по-особенному он смеялся.
Борис Щукин хотел всё это уловить и передать, поэтому работал день и ночь. Он читал статьи и речи Владимира Ильича, воспоминания о нём, встречался с людьми, которые хорошо знали Ленина. По крупицам собирал всё, что касалось особенных, личных чёрточек «самого человечного человека». Так, штрих за штрихом, вырисовывался перед ним образ вождя мирового пролетариата. Борис Щукин уже хорошо видел Ленина и многое о нём знал. Теперь он должен был своё видение перенести на сцену. От его, Щукина, мастерства будет зависеть, увидят люди живого Ильича или нет.
Для внешнего рисунка роли необходимо было найти нужную мимику, движения, научиться говорить с ленинским темпераментом, приблизить свой тембр голоса к тембру Ильича. Бориса Щукина очень огорчало то, что сам он никогда не видел живого В.И. Ленина. Актёр без конца расспрашивал всех, кому посчастливилось хоть раз увидеть вождя.
И радовался каждой новой находке.
Много было скульпторов, которые стремились создать для будущих поколений образ вождя пролетарской революции. Одни повторяли известные фотографии, другие, стремясь изобразить мысли гения, волю борца, — делали Ленина слишком величественным и, пожалуй, театральным. Недаром французский писатель Анри Барбюс, знавший Ильича, заметил, что «в жизни Ленин никогда так не жестикулировал, как в бронзе и мраморе».
Пожалуй, лишь одному художнику удалось запечатлеть Владимира Ильича таким, как в жизни. Это был выдающийся скульптор Николай Андреевич Андреев, который в мае 1920 года получил разрешение работать в кремлёвском кабинете В.И. Ленина.
В творческом наследии Н.А. Андреева Щукин нашёл богатейший материал, ему он обязан многими своими достижениями в работе над образом Ильича.
Один из главных помощников актёра в его творчестве — голос, речь. Голос Ленина был записан на граммофонные пластинки. Правда, в тогдашней записи он звучал совсем не так, как в действительности. Зато грамзапись позволяла услышать ритм ленинской речи. Борис Щукин впитывал в себя её интонации и внутренний накал.
Дни, когда Борис Васильевич снимался на «Мосфильме», называли «щукинскими». Рассказывая о них, режиссёр фильма «Ленин в Октябре» Михаил Ромм вспоминал такой случай: «Я снимал сцену первого появления Ленина на трибуне в Смольном… Мосфильмовская массовка, тысяча человек, а то и более, расселась в большом павильоне, изображавшем зал Смольного института. Я сделал короткое вступление, объяснил товарищам, что они — делегаты съезда Советов, что вот из тех дверей покажется актёр, играющий Ленина, пройдёт по проходу, что, увидев его, надо встать, аплодировать, кричать: «Ура! Да здравствует Ленин!» Я был убеждён, что по первому разу «ура!» будет вялым и мне много раз придётся поправлять кадр и «накачивать» массовку энтузиазмом. Но произошло неожиданное: едва Щукин появился в дверях и пошёл по проходу своей весёлой ленинской походкой, как весь зал встал, словно поднятый ветром. Раздалось громкое «ура!», павильон задрожал от восторженных криков. У нас ещё не был готов свет, камера не была ещё заряжена плёнкой, а зал бушевал искренней овацией. Щукин даже испугался этого внезапного взрыва. Он приостановился, но тут же с великолепной актёрской находчивостью оправдал свою остановку. Он оправдал её как бы смущением от такой чрезмерной овации, улыбнулся сам над своим смущением и, махнув рукой, как бы говоря: «Ну что вы, товарищи? Разве можно так кричать?», улыбаясь и хмурясь, пошёл по проходу…»
Картина «Ленин в Октябре» с успехом шла по всей стране. Борис Щукин достиг огромной творческой победы, но сам он не вполне был удовлетворён результатами.
Спектакль «Человек с ружьём» тоже стал событием культурной жизни СССР. «Я видела в жизни много актёрских больших успехов, — вспоминала потом актриса Цецилия Мансурова, — но того, что было на «Человеке с ружьём», я никогда не видела. Весь зрительный зал вставал, аплодируя и не давая Щукину начать сцену. Это было неповторимо. Девять первых спектаклей, которые я смотрела, зал вставал, как один человек».
Был ли доволен сам Щукин своей работой в театре? Нет. Он снова видел и искал в ней недостатки. «Прошло два с половиной месяца с момента выпуска картины «Ленин в Октябре» и спектакля «Человек с ружьём», — писал Борис Васильевич, — а у меня такое ощущение, что я образа Владимира Ильича ещё не решил, а только сделал несколько штрихов, несколько шагов к решению его. Я вижу в моей работе много недочётов, которые буду устранять в следующей картине и которые стараюсь преодолевать сейчас в спектакле».
Вместе с режиссёром Михаилом Роммом и сценаристом Алексеем Каплером Борис Щукин приступил к работе над новой кинолентой о вожде мирового пролетариата. Фильм «Ленин в 1918 году» имел ряд существенных отличий от фильма «Ленин в Октябре». В новом сценарии А. Каплера не было такой быстрой смены эпизодов, как в первом. Автор давал возможность зрителю взглянуть на Владимира Ильича Ленина с разных сторон, увидеть его в разной обстановке: Ленина-мыслителя и Ленина-оратора, Ленина — главу правительства и Ленина заботливого и чуткого человека, Ленина весёлого и Ленина гневного. Щукину больше, чем другим актёрам, удалось передать это необычайное многообразие, живость и сложность ленинского характера.
Когда Борис Васильевич начал готовиться к съёмкам в фильме «Ленин в 1918 году», Надежда Константиновна Крупская приняла его дома, в Кремле, в той самой квартире, где в 1918 году жил Владимир Ильич. Щукин шёл к Надежде Константиновне и о многом собирался спросить её. Но, оказавшись в комнатах, где стены, стулья, цветы возле окон, даже чашки в буфете видели Ленина, артист всё забыл. Крупская, от всей души желая ему помочь, дала актёру на несколько дней альбом с домашними фотографиями, которых он прежде не видел. Там находилось 24 снимка. Ha них Ильич был изображён в характерных, естественных позах, поворотах, с живым выражением лица. Эти фотографии и то, что он побывал в той обстановке, где жил Ленин, очень помогли актёру.
Менее чем через полтора года на экраны страны вышел фильм «Ленин в 1918 году». Успех Бориса Щукина в этом фильме до сих пор является непревзойдённой вершиной советского искусства. Здесь образ великого Ленина был воплощён с ещё большей простотой, цельностью, ясностью. Подобных достижений история мирового кинематографа не знает.
Замечательный мастер советского кино Сергей Эйзенштейн, когда картина вышла в свет, писал: «Казалось, что первая серия «Ленин в Октябре» — потолок возможностей создания образа В.И. Ленина. Однако сейчас, сличая обе серии, видишь, как растёт замечательный артист Щукин в исполнении этой необыкновенной и единственной роли. В первой серии образ Ленина кое-где казался произносимым по складам, казался составленным из отдельных характерных интонаций, движений, жестов, поз. Во второй серии Щукин полной грудью дышит Лениным. Его уже не связывают условность жеста или документальная предначертанность интонации. Он говорит беспрепятственно, он действует свободно, и каждое движение, каждая интонация сами выливаются в те формы, которые дают нам возможность ощутить живого Ильича».
Фильм «Ленин в 1918 году» запечатлел великий образ вождя и сохранил на века необычайный, единственный в истории подвиг советского актёра Бориса Щукина.
Премьера фильма «Ленин в 1918 году» состоялась 7 апреля 1939 года — Борис Васильевич как раз встречал своё 45-летие. Он жил напряжённо, беспокойно, в вечном стремлении вперёд. Снимался в кино и одновременно готовил большие, сложные роли в театре — Городничего в «Ревизоре» Николая Гоголя и Кутузова в пьесе «Фельдмаршал Кутузов» Владимира Соловьёва. Его Городничий был совсем новым, не таким, каким принято его было играть.
Появления «Ревизора» с нетерпением ожидала вся театральная Москва. Премьера спектакля была назначена на 7 октября 1939 года. Но в ночь с 6 на 7 октября сердце Бориса Васильевича Щукина внезапно остановилось.
В том же 1939 году Театральному училищу при театре имени Евг. Вахтангова было присвоено имя Бориса Щукина. Имена учителя и его ученика — двух гениальных деятелей советского искусства — остались неразделимы.
