| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
В номере «Советской России» №94 от 31 августа 2021 года публиковалось важное Заявление генерального конструктора «Энергии» Владимира Соловьева. По просьбе читателей воспроизводим полностью его интервью.
75 лет назад было образовано Опытное конструкторское бюро номер один во главе с главным конструктором Сергеем Королевым. Именно его специалисты обеспечили приоритет нашей страны в космосе – вывели на орбиту первый спутник и отправили в полет Юрия Гагарина. В настоящее время предприятие носит название Ракетно-космическая корпорация «Энергия» имени С.П. Королева и единственным в России сохраняет компетенции в области пилотируемой космонавтики. Здесь изготавливают грузовые корабли «Прогресс МС» и пилотируемые «Союзы МС», ведут разработку нового космического корабля «Орел» и сверхтяжелой ракеты для полетов к Луне, обеспечивают эксплуатацию российского сегмента Международной космической станции (МКС) и прорабатывают идею создания новой национальной станции.
В конце июля Россия отправила к МКС Многофункциональный лабораторный модуль «Наука», который длительное время готовили к запуску. Сам полет прошел с рядом замечаний, но специалистам на земле удалось успешно их парировать и в автоматчиком режиме пристыковать модуль к станции. О непростом спасении «Науки» и перспективах его использования в составе станции, а также будущем российского сегмента МКС в интервью специальному корреспонденту РИА Новости Дмитрию Струговцу рассказал генеральный конструктор Ракетно-космической корпорации «Энергия», руководитель полета российского сегмента МКС, космонавт, дважды Герой Советского Союза Владимир Соловьев.
– Сообщалось о целом ряде нештатных ситуаций, с которыми пришлось столкнуться после запуска модуля «Наука». Расскажите о них.
– Перечень возникших в ходе автономного полета Многофункционального лабораторного модуля «Наука» нештатных ситуаций, к сожалению, оказался достаточно обширным. Комиссия Ракетно-космической корпорации «Энергия» закончила свое расследование, материалы переданы комиссии «Роскосмоса». После завершения работы этой комиссии определенная информация может быть предана огласке. Если говорить без конкретики, то у нас возникли проблемы двух типов: с топливной системой и датчиками. Третья проблема, связанная с программным обеспечением, возникла уже после стыковки. Несмотря на проблемы с клапанами топливной системы, из-за чего топливо в баках перераспределилось не очень удачно и нам стало не совсем удобно с ним работать, удалось сохранить возможность проведения маневров. По замечаниям к датчиками инфракрасной вертикали мы еще проведем разбирательство с производителями, но резервирование и дублирование за счет звездных датчиков позволили сохранить режимы ориентации модуля.
– Насколько эти нештатные ситуации стали неожиданными?
– Они все были в разряде нерасчетных нештатных ситуаций, все были неожиданными.
– А насколько они были серьезными?
– Все, что происходило с запасами топлива и программным обеспечением, – это достаточно серьезные нештатные ситуации.
– Какая-то вероятность совершенно неблагоприятного исхода существовала? Или у вас была уверенность успешного завершения миссии в любом случае?
– Была уверенность, что мы долетим. У меня лично она все восемь дней была. Если бы у меня ее не было, мы бы могли и не долететь (смеется).
– Какая ситуация в этот момент царила в Центре управления полетами?
– Во-первых, основной закон: всегда нужно сохранять спокойствие, иначе ничего хорошего не выйдет. У меня был замечательный учитель – Анохин Сергей Николаевич, начальник нашего летно-испытательного отдела (руководил подготовкой гражданских космонавтов. – Прим. ред.). Он говорил: «Если возникает какая-то неприятность, выключи звук сирены и красную световую индикацию, первые секунды ничего не делай, а сначала подумай». По этому принципу мы и жили все восемь дней: днем, когда были сеансы связи с модулем, мы вели управление, а ночью отрабатывали меры по парированию нештатных ситуаций на наземных испытательных комплексах.
– Все восемь суток вы ночевали в Центре управления полетами?
– Практически да, и не только я. Хотел бы выразить благодарность всем своим коллегам, с которыми мы без отдыха работали все эти дни.
– Были ли примеры спонтанных идей, которые потом оказались к месту?
– Такое всегда было. Народ у нас творческий. Идей было достаточно, и разных. Все они обсуждались. Но самое главное, каждую из них нужно было обязательно отработать на наземном испытательном комплексе, дельная она или пустая.
Понятно, что модуль «Наука» достаточно долго строился (его создание началось в 1995 году как дублера первого модуля МКС «Зари». – Прим. ред.). Когда имеешь дело с долгостроем, всегда со временем одни изменения наползают на другие. В прошлом году меня назначили председателем комиссии, которая более полугода изучала истинное состояние бортовых систем «Науки». Многократно ответственные специалисты рапортовали, что модуль готов, а когда мы взялись за проверку, оказалось, что, например, одна из бортовых вычислительных систем требовала капитальных доработок. Все компьютеры на МКС связаны друг с другом. И, конечно, видоизменение одной бортовой системы влечет изменения всей конфигурации. Мы нашли очень много моментов, которые надо было утрясти. Нам казалось, что мы всё посмотрели, все вычистили, но оказалось, что некоторые вещи были настолько глубоко зарыты, что их невозможно было обнаружить имеющимися средствами. Та же двигательная установка, с которой возникли проблемы, предполагает наличие наземного физического аналога, который еще иногда называют проливочный макет. Это реальные баки, реальные трубопроводы. Там может быть заправлено не топливо, а вода, но не суть важно. У нас из-за ограниченных финансовых возможностей такого наземного аналога не было. И так-то модуль делали достаточно долго, так еще пришлось вместо наземного испытательного оборудования пользоваться только математическими моделями, которые не всегда правильно моделируют такие сложные процессы, как поведение жидкости в невесомости, фазовые переходы. Поэтому мы столкнулись с реальными проблемами, когда изделие уже летело.
– Действительно ли топлива после всех злоключений осталось только на одну стыковку, а вторую мог обеспечить только переход на ручное управление?
– Это слухи и сплетни. Топливо перераспределилось не очень удачно, оно не совсем эффективно было использовано во время первых коррекций, проводившихся с помощью двигателей малой тяги, но топлива хватало. А поскольку мы знали, что обязательно состыкуемся с первого раза, то и не стоит об этом говорить.
– Во время стыковки вы попросили космонавта Олега Новицкого перейти на ручной режим управления модулем, а спустя секунды отменили команду. В итоге стыковка прошла в автоматическом режиме. Был сбой системы сближения?
– Проблемы с системой стыковки «Курс» были обнаружены еще в первый день, и в принципе мы ожидали, что на последних метрах перед стыковкой с МКС придется включить телеоператорный режим управления. Космонавты к этому были готовы. Наши наземные специалисты, которые занимаются ручным режимом управления, на протяжении всей стыковки по внутренней системе связи «бомбили» меня запросами о необходимости перехода в ручной режим. Я тянул до последнего. Прекрасно понимаю, что такое ручное управление 20-тонным объектом в космосе. В какой-то момент я дрогнул, увидев, что мишень стыковки уходит из поля зрения камеры «Науки», и не очень активно попросил, чтобы Олег переходил в телеоператорный режим управления. Секунды спустя увидел, что «крест» мишени пошел назад, и тут же отменил команду. Поскольку Олег – человек военный, он не торопится выполнять приказ, понимая, что вскоре может поступить команда на отмену приказа (смеется). Так что все хорошо обошлось, пристыковались в автоматическом режиме. Автоматика не подвела.
– Как вы восприняли последующие события – незапланированное включение двигателей «Науки»? Наверное, после успешной стыковки поехали домой отдохнуть, а тут такое?
– Когда произошло стягивание модуля крюками стыковочного узла, я понимал, что они его уже никуда не отпустят и, скажу откровенно, пригласил некоторых коллег попить чая у меня в кабинете. Подчеркиваю, чая. Спустя полтора часа вышли в зал управления, где оказалось, что в бортовом компьютере модуля висит признак «увод», нет признака «сцепка». Это значит, что «мозги» машины полагают, что она в автономном полете: «Как же так, я еще лечу, а вы меня уже связали». Парадоксальная ситуация сложилась, когда, несмотря на то, что модуль был состыкован, его стягивали крюки, каждый выдерживает по восемь тонн на разрыв, в программном обеспечении модуля действовала программа автономного полета. В итоге компьютер выдал команду «увод», и двигатели отработали семь секунд.
– Разве семь секунд, а не 45 минут?
– Это в первый раз. Во второй раз они работали как надо (смеется). После первого включения мы задумались, потому что ситуация была совершенно нам непонятная, из области фантастики. Но не только во включении двигателей была проблема. Во время полета к МКС солнечные батареи «Науки» вырабатывали в четыре раза больше энергии, чем требовалось модулю на поддержание работоспособности систем, – 200 ампер/час при расходе 50 ампер/час. Но после первого включения двигателей «Науки» нас ждали шесть витков (девять часов. – Прим. ред.) в теневой зоне. А модуль не был подключен к единой электросистеме МКС. За теневой участок все системы модуля обесточились бы, и мы не смогли бы им управлять. Поэтому нам требовалось перейти на общее питание с МКС, чтобы модуль и станция были связаны по энергетике. Пришлось действовать в цейтноте. Все усложняло еще и то, что в модуле стояла старая система управления, которая и так работала с трудом в первые сутки… Я был действующим космонавтом, когда использовали такие машины. Самые старые блоки системы управления «Наукой» были изготовлены в Советском Союзе в 1986–1990-х годах.
До входа в тень оставалось немного времени, а сеансов управления через наземные измерительные пункты было мало, времени для наземной отработки команд не оставалось, пришлось сразу отправлять команды на борт. Основная задача была – объединить энергосистемы модуля и МКС. И вот в последней зоне связи на последнем сеансе нам удалось обойти режим отсутствия сцепки. Это было лихо: правой рукой левое ухо почесать – электрически объединить модуль со станцией, хотя «Наука» понимала, что механически она разъединена.
Ночью уже начали разбираться, как «мозги» «Науки» поправить, чтобы она понимала, что она находится в сцепке. Сейчас-то мы горя не знаем, у нас все вычислительные машины объединены, для связи используется спутниковый контур управления.
– То есть проблема была не в каком-то датчике, который не показывал, что есть стыковка?
– Проблема заключалась в сложном программном обеспечении, в котором была допущена ошибка. В наших наземных моделях ее нельзя было выловить.
– После включения двигателя «Науки» и разворота МКС американские коллеги перепугались. Насколько обоснованным был их испуг? Насколько понимаю, наибольшая опасность была для приводов солнечных батарей, зубцы которых могли повредиться от нагрузки при незапланированном маневре.
– Через час после случившегося я разговаривал со своим коллегой Джоэлом Монталбано – руководителем программы МКС в НАСА, которого знаю с 1993 года. Спрашивал его насчет солнечных батарей. Он меня успокоил, что воздействие было в два раза меньше, чем предельное. Он сам и его команда управления полетами полагают, что ничего ужасного не произошло. Ну развернулось, ну и что?
– То есть никаких претензий к нашей стороне нет?
– Инженерный состав моего уровня и ниже никогда ничего не выдвигал.
– В США каждый успех вызывает бурю эмоций у сотрудников Центра управления полетами. В России эмоции проявляют очень сдержанно. Вот и стыковку «Науки» сопровождали редкие аплодисменты. Почему такое долгожданное событие не вызвало всплеска эмоций?
– Я не соглашусь. Когда модуль был состыкован, в рабочем зале, не в главном зале управления, а в рабочей комнате прозвучал вздох облегчения, даже некие аплодисменты были, что не характерно для нашей работы.
– В главном зале управления от радости и облегчения даже плакали.
– Слабаки! (Смеется.)
– Вы спокойно восприняли факт стыковки или какое-то облегчение испытали?
– Облегчение было, конечно, но воспринял спокойно.
– Во время полета «Науки», когда официальной информации не поступало, в блогах и в прессе проходила информация о неполадках, не всегда правдивая. Насколько такая информация создавала нервозность у специалистов?
– Во-первых, у тех, кто работает, нет времени смотреть сайты и прессу. Конечно, у нас есть специально обученные люди, которые отвечают за работу с общественностью, вот они нам и докладывают, что пишут, стараясь при этом не отвлекать от основной работы.
– Сейчас модуль находится в составе станции, начинается его эксплуатация. В «Науке» расположена третья каюта российского сегмента станции. Соответственно, возникает вопрос, когда российский экипаж будет увеличен до трех космонавтов?
– Уже сейчас можно было бы увеличивать экипаж, но не мы занимаемся формированием экипажей.
– Когда космонавты приступят к работе в «Науке»?
– Уже приступили. У нас сейчас в «Науке» очень много дел. Внутри модуля на станцию была доставлена тонна различного оборудования, которое нужно было разобрать, куда-то перенести. Третьего и девятого сентября у нас планируются выходы в открытый космос для подключения модуля к системам станции. Не знаю, ограничимся ли мы двумя выходами или потребуется дополнительный. Работа ребятам предстоит очень напряженная.
– Когда на борту «Науки» стартуют первые эксперименты?
– Определенную научную аппаратуру уже подключили и тестируют. Например, систему регенерации воды из урины СРВ-УМ. Часто вижу в публикациях прессы, что аналогичная система использовалась на станции «Мир» и стоит в американском сегменте. Это неправда. У нас совершенно иная установка, работающая на других принципах. Технологии американских коллег можно сравнить с самоваром: кипятишь урину – получаешь воду. У нас же центрифуга, мембранные фазовые переходы, высокий КПД. Установка сейчас работает в экспериментальном режиме.
– Внутри и на поверхности модуля расположено большое количество стоек для научной аппаратуры. А сама научная аппаратура под них есть?
– Больная тема. С научной аппаратурой дело обстоит сложно. Ее производство занимает значительное количество времени, так как к ней применимы на сегодняшний день такие же требования, что и к служебной аппаратуре, например, системам навигации или двигателям. Мы ведем сейчас диалог с коллегами из смежных организаций о том, что готовы создать аппаратуру промышленным образом, без лишних, на наш взгляд, испытаний, и готовы гарантировать ее безопасную работу на станции. Где-то нас поддерживают, где-то проявляют понятную осторожность, когда речь идет о пересмотре ряда отраслевых положений. Поэтому, к сожалению, на сегодняшний день цикл производства научной аппаратуры занимает иногда и восемь лет, часто она не успевает за научной деятельностью и теряет актуальность.
– Внутри «Науки» доставлено оборудование для проведения биологических экспериментов с животными на борту, чего в российском сегменте давно не было, в том числе для исследований с перепелами. А когда будут доставлены сами объекты исследований?
– Некоторые биологические эксперименты будут доставлены на кораблях «Союз» в октябре и в декабре.
– Модуль должен иметь разработанную в Европе руку-манипулятор ERA, которая должна помогать космонавтам выполнять работы на внешней поверхности станции. Сейчас манипулятор находится в сложенном состоянии. Когда его установят на модуль?
– Такие работы планируется осуществить ближе к весне, во время очередного выхода в открытый космос. Всего для того, чтобы все работы с «Наукой» завершить, по оптимистической оценке необходимо 7–8 выходов. Я думаю, что потребуется около 10 выходов. Во время них в том числе пригодится и ERA. Этой рукой мы будем перемещать и устанавливать на «Науку» шлюзовую камеру. Сама ERA – это более роботизированный вариант канадской руки-манипулятора. У них всё управление ведется вручную, с помощью джойстика. Здесь же можно задать зоны, откуда и куда нужно перенести груз, а манипулятор выполнит задачу в автоматическом режиме.
– «Наука» в свое время была наземным дублером «Зари». «Заря», как известно, строилась на американские деньги. Не могут ли США каким-либо образом претендовать на модуль?
– Не знаю. Вопрос интересный. Раньше я ничего такого не слышал.
– Гарантийный срок эксплуатации модуля «Наука» определен до конца 2027 года. Можно ли его, если такое решение будет принято, потом использовать в составе новой российской орбитальной станции?
– В моем понимании – нет. Некоторое оборудование начнет выходить за пределы гарантийного срока с 2023 года. Что-то мы продлим до 2027 года. Но я к этому вопросу отношусь очень осторожно.
– Если у «Науки» сроки годности такие короткие, что можно сказать про эксплуатирующиеся 20 лет модули «Заря» и «Звезда»? Действительно ли 80% систем модуля «Звезда» находится за пределами гарантийного ресурса?
– Мы этой информации и не скрывали. Все это указано в наших отчетах. Мы много лет предупреждаем, что пора думать о новой орбитальной станции. В декабре прошлого года я делал доклад на Совете РАН по космосу, где совершенно обоснованно говорил об этом. Потом этот вопрос обсуждался на совете Военно-промышленной комиссии, затем свое совещание провел Совет главных конструкторов, на котором никто из присутствующих не дал гарантию, что за пределами 2025 года оборудование станции не выйдет из строя. На словах все убеждают, что ничего не поломается, но подписи под документом не ставят. В конце июля состоялось заседание президиума научно-технического совета «Роскосмоса», где отмечалось, что станция дышит на ладан. Средства на обеспечение эксплуатации станции до 2025 года выделены, но после 2025 года нас ждет полный швах. В основном это касается герметичности корпуса и сложных вычислительных средств, которые выработали свой ресурс.
– Если мы затронули тему герметичности корпуса, то какова причина трещин в переходной камере модуля «Звезда», где почти два года назад была зафиксирована утечка воздуха, которая, несмотря на ремонт, продолжается до сих пор?
– Конкретная причина ее образования не ясна. Но когда она была обнаружена, исследована космонавтами, а данные переданы на Землю, материаловеды РКК «Энергия» и ЦНИИмаш сделали вывод о том, что такое поведение характерно при нарушении режима сварки корпуса. Если при сварке произошло перенагревание корпуса, ведь всё тогда сваривалось вручную, и где-то сварщик мог сделать паузу, задержаться, то после длительного нахождения в вакууме сплава алюминия-магния швы становятся пористыми. Добавим сюда внутренние вибрации, которые вызывают «вибрационные узелки», резонансные явления… В итоге воздух начинает уходить. Несколько таких мест с несквозными трещинами обнаружены в модуле «Заря». Это все нехорошо и наводит на мысль, что со временем трещины начнут расползаться. Мне это очень не нравится.
Коллеги из ЦНИИмаш предлагают провести на борту МКС научно-исследовательскую работу: установить большое количество высокоточных датчиков, чтобы определить места расположения «вибрационных узелков». Убедиться, совпадают ли они с местами сварки.
– А нельзя взять герметик и замазать весь отсек?
– Переходную камеру модуля «Звезда» космонавты замазывали дважды, нанесли по два килограмма герметалла по всем швам, по трещинам. Но утечка все равно продолжается. Если не держать камеру закрытой, то в сутки мы будем терять примерно полкилограмма воздуха. Поэтому переходную камеру приходится держать закрытой.
– Стыковочный узел, который находится в переходной камере, можно считать потерянным?
– Почему же. К нему продолжают стыковаться корабли. Мы его в какие-то моменты открываем для работы с «грузовиками», работ в переходной камере.
– Планов полностью его закрыть нет?
– Нет, да и зачем? В наших планах найти негерметичность и устранить ее.
– Как вы относитесь к планам продления работы станции после 2025 года?
– Я считаю, что это очень рискованное дело. И за него браться нельзя. Это русская рулетка. Именно поэтому нам нужно уже сейчас думать о новой российской станции, чтобы не допустить паузы в пилотируемых полетах.
– По итогам заседания научно-технического совета «Роскосмоса» было предложено создание новой российской орбитальной станции для продолжения пилотируемой программы России. Если представить гипотетическую ситуацию, что эксплуатация МКС завершена, а новой станции нет, насколько серьезно встанет угроза потери в стране компетенций в пилотируемой космонавтике? Означает ли это, что любая, пусть даже посещаемая, станция на орбите необходима как минимум для сохранения пилотируемой космонавтики?
– Скажу даже больше, для сохранения всей космонавтики России в целом. Часто можно слышать доводы, что пилотируемая космонавтика очень затратная, но благодаря пилотируемым космическим полетам мы не только ведем в космосе необходимые стране исследования, но и значительно загружаем мощности космической индустрии России. Благодаря ей удалось сохранить многие космические предприятия, их коллективы и компетенции: создающую космические корабли РКК «Энергия», строящие ракеты «Союз» РКЦ «Прогресс» и ракеты «Протон» Центр Хруничева, Центр подготовки космонавтов, производителя скафандров НПП «Звезда» и так далее. Схема совершенно простая: нет заказов – нет денег – коллектив разбегается. Ракету – это же не табуретку сделать. Я помню начало 1990-х годов, когда посетил цеха в Самаре, где изготавливались блоки для проекта «Энергия – Буран». Все в пыли, в паутине, как в мрачных фильмах ужасов. Входишь в цех – огромные пролеты, стоят ступени ракет, баки, в углу сидит спит охранница, и полная тишина. Всё брошено.
– По итогам заседания было рекомендовано начать эскизное проектирование новой орбитальной станции. Почему решили сразу начать с этого уровня, пропустив стадию аванпроекта, в котором должны были бы быть определены заказчик станции, основные цели ее создания, решаемые задачи?
– Это не совсем так. Мы разработали что-то типа аванпроекта, просто у нас он носит название системный проект. Он был подготовлен в сентябре–октябре прошлого года, прошел несколько обсуждений на научно-технических советах РКК «Энергия» и «Роскосмоса», согласован и поддержан Военно-промышленной комиссией. ЦНИИмашу (головной научный институт «Роскосмоса». – Прим. ред.) было поручено подготовить техническое задание, а это уже предтеча эскизного проектирования. При этом хотелось бы отметить, что решение президиума научно-технического совета носит рекомендательный характер. Поясняю. По итогам заседания создана комиссия под председательством исполнительного директора «Роскосмоса» Сергея Крикалева, которой поручено заняться подготовкой документов для выпуска в конце года постановления правительства по тематике РОСС. В этом случае мы рассчитываем получить средства и начать эскизное проектирование станции с января 2022 года.
– Какие варианты создания новой станции будут рассмотрены в эскизном проекте?
– У меня позиция такая: станция должна быть принципиально новой, и прежде всего новой по орбитальной широте полета, то есть высокоширотной. Я считаю, что на экваториальных широтах типа орбиты МКС мы сегодня понимаем, что происходит. Новая высокоширотная орбита предполагает массу интересного и неизведанного, особенно для такой северной страны, как наша. Пилотируемых программ на высоких широтах еще не было ни у одной страны мира. Но, как и в любом деле, и это правильно, у проекта есть оппоненты. Они не возражают против новой российской станции, но предлагают, чтобы она летала с обычным наклонением 51 градус (на этом наклонении находится МКС и работал орбитальный комплекс «Мир». – Прим. ред.). В основном, насколько я понимаю, характерное для нас наклонение в 51 градус позволит летать на эту станцию быстрее, с плавным переходом между программой МКС и РОСС, и будет не так затратно. Эти два варианта и будут рассматриваться.
– На основании каких факторов будет в дальнейшем приниматься решение о том, какой из вариантов создания новой станции выбрать? Кто будет принимать такое решение?
– Мы внесем итоги эскизного проектирования на рассмотрение научно-технического совета Военно-промышленной комиссии, затем будет принято решение Военно-промышленной комиссии, которое представят на согласование в правительство и президенту.
– Почему в ракетно-космической отрасли снова вернулись к рассмотрению варианта завершения строительства российского сегмента МКС и его последующего отделения, если весной было презентовано твердое решение о создании новой станции на основе Научно-энергетического модуля?
– Возражений тому, что Научно-энергетический модуль должен стать основой новой российской орбитальной станции особо-то ни у кого и нет. Даже наши оппоненты отчетливо понимают, что запускать его к МКС в 2025–2026 го дах, когда речь идет о завершении работы станции, бессмысленно. Но некоторые специалисты предлагают отправить Научно-энергетический модуль к МКС с последующим отделением от базовой станции трех новых модулей российского сегмента – Многофункционального лабораторного модуля «Наука», узлового модуля и научно-энергетического. Старую станцию, таким образом, можно будет в начале 2030-х годов затопить, если мы добьемся согласования завершения работ с международными партнерами, а сформированное «ядро» РОСС из трех модулей продолжит летать. В принципе это позволит опробовать технологию беспрерывной эксплуатации на орбите.
– Сообщалось, что переделка Научно-энергетического модуля для МКС в базовый модуль новой станции займет три года. Если сейчас будет проводиться эскизное проектирование, соответственно, на этот период все работы с модулем будут приостановлены до тех пор, пока не будет принято решение, что с ним делать: запускать к МКС или как самостоятельный модуль. То есть год или более он будет просто лежать в законсервированном состоянии?
– В любом случае, насколько мне известно, в нынешней Федеральной космической программе на 2022–2023 годы финансирования на Научно-энергетический модуль не предусмотрено. В настоящее время с НЭМ все работы ведутся в рамках ранее выделенных РКК «Энергия» средств. Я только на прошлой неделе знакомился с ходом работ по модулю: идет прокладка трубопроводов для системы терморегулирования, готовятся динамические макеты для испытаний. Другое дело, что в зависимости от того, куда полетит модуль, придется менять то или иное оборудование. Сергей Павлович Королев говорил: «Не бойтесь остановиться и сказать себе: что-то тут не так».
– Почему вопрос создания новой станции начал активно обсуждаться с прошлого года? Связано ли это с появлением трещин в модуле «Звезда», необходимостью в этом году принять решение о продлении эксплуатации МКС на период после 2024 года или обосновано другими причинами?
– Это связано со многими вещами. О замене МКС последние несколько лет ведутся достаточно серьезные разговоры. Впервые мы начали говорить об этом на президиуме Академии наук, а позже и на Совете РАН по космосу. Изначально обсуждать, что делать после МКС мы начали еще в 2005 году.
Что касается обоснования, то действительно, текущее состояние российского сегмента МКС вызывает некоторое беспокойство. Всё началось даже не с негерметичности, а с отказа всех трех бортовых компьютеров российского сегмента несколько лет назад. Тогда глава программы МКС в НАСА Майк Саффредини звонил и требовал срочной эвакуации экипажа. Я потратил много времени, чтобы успокоить его и убедить не предпринимать резких шагов. В итоге мне пришлось даже подписать присланную из НАСА бумагу с гарантиями работоспособности российского сегмента. А через некоторое время подоспела негерметичность. В сентябре позапрошлого года мы зафиксировали стабильное падение давления, которое не с чем было связать – ни с колебаниям температуры, ни с потерей воздуха во время выходов в открытый космос. Стали разбираться. Нам крупно повезло, что негерметичность оказалась в конечном отсеке, который мы спокойно закрываем. Но перспективы, что аналогичные негерметичности могут возникнуть в других швах конструкции станции, мне как руководителю полета явно не нравятся. Второе уязвимое месте – иллюминаторы. На семи из них имеются глубокие каверны, что может сказаться на герметичности. В этой связи мы ввели новую процедуру измерения прогиба стекол иллюминаторов. Их, конечно, можно прикрыть герметичными крышками, но какой смысл летать на станции без иллюминаторов?
Около месяца назад состоялся Совет главных конструкторов, на котором на протяжении четырех часов с детальными докладами выступали все главные конструкторы бортовых систем российского сегмента МКС, их оппоненты. По итогам встречи стало понятно, что около 80 процентов бортовых систем российского сегмента выработали ресурс, а из этого следует, что буквально на следующий день после того, как системы полностью выработают ресурс, могут начаться непоправимые отказы, и разработчики этих систем за это уже никакой ответственности не несут, а несет эксплуатирующая организация, то есть мы – РКК «Энергия». В соответствии с межгосударственными соглашениями до 2025 года включительно мы эксплуатируем станцию, но после 2025 года требуются очень серьезные замены основных бортовых систем.
– Чем интересна концепция высокоширотной станции по сравнению с наклонением орбиты МКС? Ведь это дополнительные радиационные риски для космонавтов, это снижение массы доставляемых грузов. А функции мониторинга Севморпути и съемки территории России могут вполне успешно решать автоматические космические аппараты. Какие задачи и возможности станции на этой орбите перекрывают данные риски и возможности автоматических космических аппаратов?
– Что касается радиационных рисков, то существует два мнения. Одно: никаких особых рисков нет, а те что есть – незначительны. Второе: туда лететь нельзя. Тем не менее нужно исследовать эти высокоширотные орбиты, особенно важные для нашей северной страны. Поэтому нужно обеспечить средства радиационной безопасности экипажа, и такие работы ведутся, проводятся эксперименты по созданию эффективной защиты от радиации. Наше мнение, что такая защита возможна. Нужно понимать, что необходимо научным образом изучать проблему космической радиации, потому что в дальнейшем, когда мы займемся полетами на Луну и другие планеты, нам все равно придется столкнуться с этой проблемой.
Что касается автоматических аппаратов, то их возможности ограничены и в процессе полета практически невидоизменяемы. Нам новая пилотируемая станция нужна для того, чтобы с помощью экипажа на орбите испытывать новую аппаратуру и на основании результатов давать совместно с учеными предложения о создании более совершенной аппаратуры. Вы знаете, какие у нас сейчас в разработке наиболее продуктивные эксперименты? Это те, которые наиболее полно обеспечены запасными частями, инструментами и принадлежностями, те эксперименты, которые каким-то образом расширяют возможности приборов. Ученые на земле и космонавт на станции начинают приборы варьировать, менять местами. Никакой автоматический аппарат так не сможет сделать. Это преимущество пилотируемой программы перед автоматами. Прислали на грузовом корабле новое оборудование – космонавт его поменял, получилось что-то новое.
– Не станет ли посещаемая высокоширотная станция шагом назад, возвратом к станциям серии «Салют», по сравнению с постоянно обитаемыми «Миром» и МКС?
– У нас постоянно экипаж на МКС не потому, что он там все время нужен, а временами от некой безысходности. Бортовые системы станции созданы таким образом, что требуют постоянного обслуживания и присмотра. Для новой станции мы предлагаем более совершенные автономные системы, которые можно было бы полностью выключить на время отсутствия экипажа, что невозможно сделать сейчас.
Есть еще одно обстоятельство: проанализировав годы беспрерывного присутствия людей на орбите, мы пришли к выводу, что экипаж на борту держать постоянно экономически невыгодно, потому что люди устают, снижается их отдача. После 100–120-х суток экспедиции начинается зона пониженной эффективности работы. Естественно, космонавты начинают уставать. Содержать в космосе людей – достаточно дорогое удовольствие. Но экипаж должен присутствовать на борту, когда он там действительно нужен, а в его отсутствие системы жизнеобеспечения и ряд других систем можно выключить. Расходы становятся на несколько порядков меньше. В этом отношении новая станция – это не повторение, а новый шаг. Ведь помимо самой станции, мы хотим, чтобы ее сопровождала целая эскадра свободно летающих научных модулей, которые время от времени будут стыковаться к РОСС для замены научного оборудования, ремонта, дозаправки и необходимого обслуживания. Чем в таком случае в промежутках заниматься экипажу? Правильно, пусть возвращается на Землю, а большую половину бортовых систем, обеспечивающих среду обитания систем, можно будет отключить.
– В какие сроки может быть создана новая станция?
– Как я говорил, я сторонник высокоширотной станции. Но такое наклонение орбиты неудобно из-за необходимости большей энергетики ракет-носителей для доставки того же количества грузов по сравнению с их запуском к МКС. Из этого следует, что нужны более мощные носители. Эксплуатация «Протона», в соответствии с межгосударственными решениями, завершается в 2024 году. Создается «Ангара», но, насколько мне объясняют коллеги, с ее помощью мы новые модули сможем запустить году этак в 2027-м, когда, как мы надеемся, будет готова инфраструктура на космодроме Восточный. То есть мы должны летать на МКС до 2028–2029 годов, чтобы хотя бы два года перекрыть «стык» между завершением работы МКС и началом эксплуатации новой станции.
– Если сейчас ресурс российского сегмента МКС рассчитан до 2024 года, каким образом он может быть продлен до 2028 года?
– Мы составили и в конце прошлого года направили в «Роскосмос» целевую программу по модернизации тех элементов российского сегмента, которые подлежат доработке. Программа оценена в значительные средства. Например, сейчас радиоэлектронные компоненты, которые используются на МКС, уже не выпускаются. Соответственно, нужно запускать единичное производство. Это удлиняет сроки разработки, увеличивает стоимость. После 2025 года российский сегмент можно будет эксплуатировать еще 3–5 лет, но это будет стоить существенных средств.
– Что, помимо финансирования, требуется для создания станции?
– Потребуются специалисты. Кроме того, чтобы избежать долгостроя, я предлагаю видоизменить организационную структуру работ по станции. Я слежу за деятельностью Илона Маска, есть у него определенные вещи, которые и нам было бы очень неплохо внедрить. Речь идет о том, что он убедил НАСА позволить ему работать так, как он определил сам, с тем объемом испытаний, которые сам себе прописал. Но и риски он взял на себя. За все неудачи платит из своего кармана. По-моему, только американское минобороны не разрешило ему пользоваться новым методом, заставляя работать в полном соответствии со старыми длительными испытательными программами. Я считаю, что нам нужно эту идею Маска взять на вооружение, провести переоценку всей системы создания ракетно-космической техники. Многие наши документы, положения и ГОСТы безнадежно устарели. И как следствие – мы создаем новую аппаратуру десятилетиями.
– Как долго после запуска базового блока, на ваш взгляд, сможет эксплуатироваться РОСС?
– Долго, в каком-то смысле бесконечно. Архитектура у станции открытая, и любой модуль можно всегда выключить, свести с орбиты и заменить новым. Это то, что кардинально отличает архитектурную структуру новой станции от орбитального комплекса «Мир» и МКС.
Из новостей…
На орбите модуль – продолжаются сбои
После выведения на околоземную орбиту российский многофункциональный лабораторный модуль «Наука» столкнулся с массовым отказом систем, грозящим привести к серьезной аварийной ситуации. О критической ситуации с модулем рассказал источник в ракетно-космической отрасли. По его словам, решение всех проблем «Науки» потребовало пересмотр ее полетного задания и создания экстренной рабочей группы, включающей лучших экспертов отрасли, которые практически в непрерывном режиме следили за ситуацией в течение восьми суток.
«Основными проблемами первых двух дней полета модуля «Наука» стали: сбой программы полета и работы одного из топливных клапанов, проблемы передачи пакета команд на борт с наземных измерительных комплексов, отсутствие сигнала с двух датчиков инфракрасной вертикали и с одного из двух звездных датчиков», — сказал собеседник.
Источник добавил, что «руководитель главной оперативной группы управления Владимир Соловьев тут же доложил о критической ситуации гендиректору госкорпорации «Роскосмос», Дмитрию Рогозину». «С этого момента управление полетом модуля перешло в руки госкомиссии», — отметил собеседник.
Источник: https://ria.ru/20210830/solovev-1747542543.html
Владимир СОЛОВЬЕВ
